В половине апреля 1798 г. двор переселился в Павловск, а в начале мая император и великие князья Александр и Константин поехали в Москву, куда стягивались войска для маневров. Великие князья должны были отправиться, вместе с императором, еще далее, до Казани. Император провел в Москве дней пять-шесть. Стечение публики на маневрах было громадное, тем более, что этому благоприятствовала погода. Все спешили праздновать пребывание его величества балами и другими увеселениями. M-lle Лопухина[1], привлекшая внимание императора еще в прошлом году на коронации, обратила опять на себя его взоры своей вполне расцветшей красотой. Кутайсов поддерживал как нельзя более впечатление, производимое ею на государя, который выехал из Москвы безумно влюбленный и с твердым намерением привлечь в Петербург предмет своей страсти.
Я не должна забывать здесь случая, важного для госпожи Тарант и происшедшего именно в то время. Муж мой расположил великого князя Александра и великую княгиню Елисавету в пользу принцессы Тарант, желая помочь ей в ее затруднительном положении. Они были настолько добры, что пришли ей на помощь и дали принцессе двенадцать тысяч рублей, требуя от нее только, чтобы она не разглашала об этом благодеянии, которое чрезвычайно осчастливило ее, давая ей возможность быть полезной своей сестре и семейству. Ее слезы признательности привели меня в восторг. Несколько дней спустя, она присутствовала на придворном обеде в Таврическом дворце. Случайно пришлось ей сидеть против великой княгини Елисаветы, которая часто и с большим участием посматривала на нее: мы с удовольствием видим тех, кому доставляем счастие. Благосклонность великой княгини Елисаветы поразила Плещеева, сидевшего рядом с принцессой; он сказал о том принцессе де-Тарант, и она с трудом могла скрыть признательность, наполнявшую ее душу. Она привезла мне цветок от великой княгини.
Лето 1798 г. проводила я в деревне по Петергофской дороге с графиней Толстой и принцессой Тарант. Нем более я узнавала последнюю, тем более к ней привязывалась. Эта прекрасная и пылкая душа способна ценить дружбу. Я подмечала ежедневно ее увеличивающееся расположение ко мне. Ее характер, гордый и твердый, действует успокоительно, в силу той нравственной опоры, которую он представляет. Лорд Витворт, английский посланник[2], жил по соседству с нами. Рассказ о нем должен войти в число самых тяжелых моих воспоминаний. Давно уже питал он к графине Толстой воображаемую страсть, то есть, желал ее погубить, но скрывал свои намерения под личиной самой привлекательной для честной женщины. Никогда не говорил он ни одного слова, способного возмутить ее достоинство, обращался с ней всегда с полным уважением и вниманием. Это притворство продолжалось несколько лет. Наконец она заметила внушаемое ею чувство, но недоверие к себе и дружба, занимавшая тогда первое место в ее сердце, помогали ей легко избегать опасности. Однако соседство это мне не нравилось: я никогда не могла выносить нежных чувств мужчины к замужней женщине; я нахожу их даже преступными, в особенности у человека под пятьдесят лет. В это время, хотя поведение лорда Витворта не было еще предосудительно, но легко можно было заметить, что он становился все менее и менее сдержанным. Я остерегалась обратить на то внимание графини Толстой: было бы жестоко смутить ее спокойствие, но последствия вполне оправдали мое беспокойство.
Свободное копирование
