Проведя дня два в городе, в Таврическом дворце, двор вернулся в Павловск, откуда, в половине августа, переехал в Гатчину. В конце пребывания в Павловске великая княгиня Елисавета получила письмо от принцессы, своей матери, в котором говорилось, что принцесса-мать едет в Саксонию повидаться с сестрой своей, герцогиней Саксен-Веймарской. Кроме того, на белом листке бумаги, симпатическими чернилами были написаны следующие слова: «Представьте себе мое удивление: г. Таубе, который в данную минуту здесь, от имени шведского короля просит у меня руки одной из ваших младших сестер. Я этим так поражена, что не знаю, что и отвечать». Как только двор приехал в Гатчину и великие княгини вернулись в свои апартаменты, императрица тотчас велела просить к себе великую княгиню Елисавету. Императрица сидела за столом, с газетою в руках, а г-жа Нелидова стояла позади. Входит великая княгиня Елисавета, и императрица с горячностью обращается к ней: «Это что значит? Шведский король женится на вашей сестре?» — «В первый раз слышу», — отвечает великая княгиня, — «Это напечатано в газетах». — «Я их не читала». — «Не может быть. Вы знали. Мать ваша назначает свидание шведскому королю в Саксонии и везет туда с собой ваших сестер». — «Мне писали, что мать моя собирается поехать в Саксонию для свидания с тетушкой. Другой цели я у нее не знаю». — «Неправда. Не может быть! Это недостойный поступок относительно меня с вашей стороны. Вы не откровенны со мной. По вашей милости лишь из газет узнаю я об обиде, которую наносят моей бедной Alexandrine. И, главное, это случилось как раз в то время, когда нам подавали надежду, что свадьба состоится. Это ужасно! Это положительно низко!» — «Но я, право, не виновата». — «Вы знали и не предупредили меня. Вы не оказали мне тем ни доверия, ни должного уважения». — «Нет. Я не знала. Впрочем, письма мои ведь читают на почте. Потрудитесь справиться о том, что мне пишет моя мать». Великая княгиня Елисавета произнесла это последнее слово в сильном волнении и даже раздражении, вследствие сделанной ей ее свекровью неприятной сцены. Выслушав еще целый поток несдержанной речи, великая княгиня удалилась. С этой минуты императрица не Говорила с ней более и не только заметно относилась к ней с некоторым пренебрежением, но делала на счет великой княгини намеки, которые, несмотря на желание государыни, выходили скорее жалкими, чем колкими. Как-то вечером великие княгини отправились гулять вместе с их величествами. Великая княгиня Елисавета приблизилась к государыне с намерением поцеловать ее руку. Императрица хотя и протянула ее, но сухо, не от души. Великая княгиня поцеловала ее искренно; однако государыня, вместо того, чтобы обнять свою невестку, сказала ей с большой горечью: «Вы гордитесь и не хотите более целовать мою руку, потому что сестра ваша — королева». Великая княгиня, вместо ответа, пожала плечами и тем так раздражила императрицу, что она повторила то же и великой княгине Анне. Император ничем не выражал своего неудовольствия великой княгине и ни в чем не изменил своего обращения относительно ее. Как-то раз государь сказал ей в шутку: «Ваша сестра идет по следам моей дочери». — «Очень, очень жалею», отвечала великая княгиня. «Впрочем, нам это безразлично: мы всегда найдем, за кого выдать Alexandrine», возразил государь.
Немилость, в которую впала принцесса Тарант, не удивила, а скорее огорчила меня. Выразить ей это я не могла: принцесса была совсем в другом кругу: она сблизилась с супругой князя Алексея Куракина[1], а особенно с княгиней Долгорукой[2], которые незаметным образом делали все возможное, чтобы она меня не посещала. После моего возвращения в город, принцесса сделала однако визит моей матери и мне. Я отдала ей его без особой поспешности. Несколько дней спустя, мой дядя дал в честь ее ужин, на котором я принимала гостей. Отношения наши с принцессой были несколько натянуты: ее уверили, что я — большая педантка, держу себя неестественно и с большими претензиями. Принцесса сказала мне впоследствии, что она боялась меня, как женщины сухой и ученой. Мне известны были все эти мелкие интриги, я знала, что целью их было удалить ее от меня, и я сказала графине Толстой: «В скором времени принцесса Тарант будет ежедневно моей гостьей: мне это предвещает сердце, а оно редко меня обманывало». После одного или двух визитов ее ко мне, я пригласила ее к обеду, но накануне назначенного дня, вечером, моя младшая дочь и дочь графини Толстой заболели оспой, и я написала вежливый отказ принцессе Тарант, высказывая ей свое искреннее сожаление, что не могу ее принять. Дочь моя была в сильной опасности, а дочь графини Толстой, хотя и не так серьезно заболела, умерла в конвульсиях. Я присутствовала при ее кончине. Несчастная мать ее была в самом жалком положении. Я отвела к себе убитых горем отца и мать. Граф прожил недели две на половине моего мужа, а графиня — у меня, и я ухаживала и заботилась о ней не менее месяца. По прошествии шести недель принцесса Тарант написала мне, прося уведомить, может ли она навестить меня. Я отвечала утвердительно. Мы сидели вместе с графиней, когда она вошла. Принцесса была поражена горестным выражением лица графини Толстой и невольно подалась назад, но я пошла ей на встречу и пригласила ее сесть между нами. Принцесса не решалась повернуть головы в сторону графини, а еще менее заговорить с ней, как вдруг с графиней Толстой сделался сильный нервный припадок. Принцесса обняла и отвела ее в глубь моего кабинета, где успокаивала и ухаживала за ней с величайшей заботливостью, так как силы окончательно покинули. Когда графиня поуспокоилась, принцесса Тарант подошла ко мне и сказала: «Теперь вы беспокоитесь и чувствуете себя несчастной, позвольте же мне возвратиться к вам завтра». И, действительно, она каждый день навещала меня. Мы легко подружились: нас сблизило горе. Она оплакивала любимую государыню… Кому же, как не мне, было понять ее!
Свободное копирование
