Однажды, после обеда, Колычев от имени Зубова предложил мне спеть романс в тот момент, когда императрица появится на вечере. Это был новейший романс. Я прочла куплеты и ясно увидела во втором намеки, которые не трудно было понять[1]. Я поблагодарила Колычева, попросив его передать Зубову, что я не хочу ни занимать собой, ни злоупотреблять добротой императрицы, которая не любит музыки. Он ушел, с чем пришел, а я об этом не рассказала великой княгине. На другой день, в воскресенье, был маленький бал, на котором присутствовали приближенные лица. Танцуя англез с Колычевым, я увидела сверток нот в его кармане; он от времени до времени вынимал его для того, чтобы его заметила великая княгиня, стоявшая возле меня; не достигнув того, чтобы она его спросила, что это, он решился ей предложить эти ноты, но я его предупредила, шепнув великой княгине:
— Не берите этих нот; вечером вы узнаете, что это такое.
Она их не взяла. Танцевали польский; я увидела Зубова, графиню Шувалову и графа Головкина, совещавшихся вместе; через минуту последний подошел меня пригласить на танец; я согласилась, он стал в первой паре, графиня Шувалова и Зубов за нами. Я сказала графу, что не хочу начинать польский.
— Почему же? — спросил он. — Бы сделаете удовольствие господину Зубову.
— Ему следует начинать польский, — ответила я и настояла на том, чтобы переменить место. Зубов сказал мне:
— Я умоляю вас, графиня, начать польский, я буду так счастлив следовать за вами, только вы можете повести меня к счастью.
— Я не имею способности вести кого бы то ни было, я едва умею себя вести.
Я оставила место и стала в последнюю пару. Граф Головкин сказал мне:
— Вы очень упрямы.
— Я признаюсь, что я не так податлива, как вы, — ответила я.
Я забыла сказать о жене князя Михаила Голицына, — старшей дочери графини Шуваловой, — которая получила позволение приезжать по воскресеньям в Царское Село[2]. Это — женщина с беспокойным умом, с полным непоследовательности характером. Она завидовала многочисленным ко мне милостям императрицы. Между обедней и обедом у императрицы собиралось общество[3]; княгиня Голицына знала, что императрица иногда занималась приготовлением камей и горела желанием получить один для медальона, который она носила на шее, и который заботливо выставляла напоказ, чтобы заметили, что он пуст. Императрица это заметила и сказала ей:
— Мне кажется, княгиня, что медальон, который я вижу несколько воскресений, о чем-то просит.
Княгиня покраснела от радости и отвечала, что будет страшно счастлива, если медальон заслужит работу императрицы.
— Нет, княгиня, я вам дам сибирский камень, красивее моих оттисков.
Через неделю она отослала графине Шуваловой для ее дочери медальон из сибирского халцедона, окруженный бриллиантами. К обедне явилась княгиня, сияющая от подарка ее величества, показывая его всем и каждому, не владея собой. Вечером на маленьком бале она ног под собой не чувствовала от радости. Императрица наблюдала за мной весь день, обращалась со мной холодно, но это меня не беспокоило. Я танцевала, по обыкновению, с тою же веселостью; мой ангел — великая княгиня занимала меня всецело; меня не коснулось зло двора. Ее величество это заметила. К концу вечера она подозвала меня к себе.
— Ваша веселость меня очаровывает, — сказала она мне, — ничто не смущает ее.
— Что же могло бы смутить ее, ваше величество, — ответила я, — когда я осыпана милостями вашего величества и великой княгини? Чего мне теперь недостает? Я счастлива, я вдвойне счастлива тем, что этим я обязана вашему величеству.
Она положила свою руку на мою и сказала:
— Ступайте, вы мне нравитесь.
Свободное копирование
