2 июля. Вчера М — в ходил со своею командою на то же место, на котором охотились третьего дня, и убил старого кабана-секача. Кабан сам гонялся за собаками, обеспокоившими его и наткнулся на М — ва в упор, в пяти шагах. Шкуру его также сняли для чучела и сегодня у нас на обед опять свинина; вкусно ли это мясо, не могу сказать, потому что в приготовлении Мурзы, ни свинина, ни фазан, ни баранина по вкусу друг от друга не отличаются.
Магометанам, как известно, коран запрещает не только есть свинину, но даже прикасаться к ней. Наш Мурза сумел однако обойти это затруднение: он обыкновенно просит кого-либо из солдат вырезать нужный ему кусок кабанины и положить его в котел, после чего справляется с ним уже сам, и я имею основания подозревать, что, когда на него не смотрят, он проделывает со свининой все необходимые манипуляции без всякого отвращения; вообще он либерал большой руки.
Не таков Алимбай [1], наш караван-баши и переводчик. Это высокий, тощий и смуглый человек, с клинообразной бородкой и беспокойными, никогда не улыбающимися глазами; еще недавно он был очень зажиточным человеком; брат его поставлял мясо в Ош и Андижан, а сам он держал в Андижане лошадей и экипажи, при чем имел коляски рублей по 500. Разорился он на подряде по доставке телеграфных столбов, которых не мог доставить к сроку, благодаря ливням, размывшим дороги на десятки верст. Пришлось уплатить неустойку, по его словам, тысяч в 20(?), что и подорвало в конец его благосостояние. Нанять он был в нашу экспедицию собственно как переводчик, но познания его по русскому языку так своеобразны, что приходится иной раз призывать на помощь всю свою сообразительность для того, чтобы понять, о чем он толкует; поэтому он был приставлен к каравану, где оказался гораздо полезнее.
Кроме этих обязательных для него занятий, он добровольно принял на себя роль муллы. Набожен он до ханжества: никогда не пропуская времени ежедневного «намаза» [2], он, отойдя в сторонку, расстилает коврик, или собственный халат и, обратясь лицом к востоку, становится на молитву. Долго кладет он установленные поклоны, и звонко разносится в вечернем воздухе его молитвенный призыв. В точности соблюдает он все посты; никогда, не только не есть, как остальные кушанья, оставшегося после нас в нашем котле, будь то даже самый жирный «палау», но и не притрагивается к кушанью, приготовленному в нашей посуде: мы для него неверные, нечистые, и он с презрением отворачивается от остальной прислуги, не столь брезгливой: «все едят», говорить он с невыразимою гадливостью. Нередко журит он своих за то, что они мало молятся, курят и едят не в установленное время, не боятся оскверниться, но относятся к его наставлениям скептически. Мурза даже находит, что «не тогда только молитва, когда станешь на дорогу, да кричишь, как ишак» [3]. Все это впрочем, не мешает почтенному Алимбаю быть великим плутом. Как истый мусульманину расположения к нам он, конечно, не питает, но он почтителен, заботлив и исполняет свои обязанности довольно исправно.
Сегодня, по предписанию генерала Ионова, командир крепости Д — в снабдил нас двумя казаками, которые будут преимущественно состоять при особах Н. П. и моей, помогать по хозяйству, а в случае военных действий — отражать неприятеля.
Здесь же приходится сменить наших верблюдов, оказавшихся слабосильными. Одни из них на последнем переходе к Гульче лег; а когда верблюд ложится, необходимо исполнить его требования, иначе он встать не согласится: пришлось снять с него часть груза. Верблюды у нас, так же как и лошади, наняты на все путешествие с условием замены в случае негодности, и старшина эти дни занят приисканием для нас более подходящих животных; Алимбай в хлопотах по тому же поводу, так как сегодня было бы желательно покинуть Гульчу.
Утром, потеря в надежду дождаться мужа, который опять уехал на горы с инструментами, он изловил меня, чтобы наконец покончить с вопросом о верблюдах. Жестикулируя и волнуясь, он сообщил мне, что «старшина утром принес два верблюда и поставили на юрт, но как барин, не был, завернул и унес назад» (буквально). «Вот так, думаю себе, молодчина, только цела ли после этого наша юрта?» Цела, да и ничто ей не угрожало; наш переводчик хотел только сказать, что старшина приводил к нашей юрте верблюдов но увел их обратно, так как не застал мужа. Верблюдам здесь имеют варварское обыкновение просовывать в обе ноздри короткую толстую палку, с развилиной с одной стороны и веревкой с другой.
За последнюю ведут животное и дергают, чтобы поднять, его с колен; палка торчит всегда одним концом ниже другого, раздирает рану до крови и стесняет дыхание которое вырывается со свистом из. стиснутого рта животного, — «такой у сартов закон», говорят. Эмир бухарский запретил в. своих владениях. протыкать ноздри верблюдам и для управления ими там довольствуются уздой.
Вчера нас догнал и обогнал полковник М — ский, отправляющийся строить почтовые стандии на Памирах, по направлению к Памирскому посту. У него громадный караван, состояний из 200 рабочих, 6о выочных лошадей и 40 верблюдов; они везут с собою инструменты для работ, палатки, провизию и фураж на всю партию.
Одиннадцать часов утра. Жарко; но с гор показываются облачка, обычные предвестники обычной порции дождя. Все разбрелись, дома осталось только трое: Мурза, проявляющий сегодня необычайное усердие в приготовлении обеда (вероятно вследствие разноса, учиненного ему мужем за излишнюю самостоятельность), я, чтобы заняться своим дневником и метеорологическими наблюдениями, да Андрей. Что с этим Андреем сталось и отчего он принял такой тоскующий облик, да и зачем вообще поехал с нами, не могу понять: согласился муж на его просьбу принять его в составь экспедиции потому, что он производил впечатление очень энергичного, находчивого и расторопного человека, который обещал быть незаменимым при инструментах, при укладке вещей, сборе коллекций — вообще человеком на все руки. Прошлое его отличается разнообразием: учился он в гимназии и дошел до четвертого класса, кое-что читал и знакомь с литературою, был акробатом в цирке и «работал на трапеции», отбывал воинскую повинность в артиллерии, служил в пограничной страже на Афганской границе, шлифовал камни и мрамор, прогорел на зеркальной мастерской и наконец служил десятником на железной дороге, откуда напросился ехать с нами на полном, конечно, нашем содержании и вознаграждением «по заслугам». Первые дни им нельзя было нахвалиться. Потом он сразу, словно окунулся в кипяток и вышел оттуда безнадежно разваренным: вся его долговязая фигура развинтилась, ноги волочатся, руки не слушаются; двигается он с удручающею медленностью и решительно ничего не делает, сообразив, что бросить его здесь нельзя, куда-нибудь да дотащат. Вот и теперь слоняется он передо мною, шаркая ногами и бесцельно передвигаясь от палатки к дереву, от дерева к кабаньим шкурам, отданным на его попечение; потыкает их сапогом, почешет в затылке и бредет обратно в палатку, где растягивается на спине, чтобы через 10 минут проделать опять все сначала. Тоскует о чем-то наш долговязый Андрей.
Свободное копирование
