В Москве собралось нас 10 офицеров Екатеринославскаго полка и полковник Голенищев-Кутузов (Павел Иванович); явились к коменданту Гессе, он тогда был плац-маиор и правил должность коменданта, гатчинскаго происхождения, великий знаток всех подробностей, относящихся до вахт-парадов, любил пить пиво, курил табак и, к удивлению, получив образование в Гатчине, был добрый человек, большой крикун, но никому никакого несчастия не сделал.
Комендант представил нас военному губернатору, князю Юрию Владимировичу Долгорукову. Потомок Рюриков, князь Юрий, принял нас по варяжски, начал на нас кричать, бранить нас и приказал коменданту, чтобы нас завтра в городе не было.
— „Следуйте к полку, вам нечего здесь делать".
Мы готовы были следовать к полку, да не знали куда следовать, не зная где полк находится. Нас выгнали из Москвы; полковник Голенищев-Кутузов и 10 офицеров с ним поехали наудачу по киевской дороге, в надежде где либо с полком встретиться, которому непременныя квартиры назначены в Москве.
В Туле, в Орле на нас смотрели как на зверей или заморских птиц: мы были обмундированы по новой форме, толстыя выше уха букли, длинныя косы и шпаги сзади в фалде мундира, конечно, более возбуждали любопытство зрителей; шпага дана офицеру как орудие для защиты себя, носить-же шпагу было приказано таким образом, что ее из ножен вынуть, ни в ножны вложить сам офицер не мог, а был принужден искать помощника для содействия обнажить оружие.
Из Орла полковник Голенищев-Кутузов отправил меня, как отправляют отряд для поисков о неприятеле, отыскивать полк; мне было в ордере предписано разспрашивать, осведомлшяться в городах и у сельских обывателей—не знают ли они, не слышали-ли, где находится Екатеринославский кирасирский полк? В окружностях города Путивля застигла меня буря, мятель, и я едва не замерз; по счастию вдали засветился на хуторе в хате огонь и мы, т. е. я и ямщик, доехали или, как говорят, добились до хутора. Когда малоросс впустил нас во двор под крышу, где вьюга не била мне в глаза— я не умею объяснить чувство радости моей в эту минуту: в 19 лет от роду умереть, и как умереть—замерзнуть как кочерыга! Я вошел в хату, где препокойно лежали телята, ягненки, поросята, и присоединил себя в их общество,—спал между почтенным обществом четвероногой братии до полудня.
Наконец нашел я полк, явился полковнику Василию Васильевичу Гудовичу, отобедал у него и, получив письмо к полковнику Кутузову, поехал обратно в Орел.
На третий день полковн. Кутузов и при нем нас 10 офицеров отправились рано утром верст 40 от города, где полк того числа дневал; проделка благополучно кончилась, мы провели приятно время с новыми товарищами. Полковник Гудович дал мне ордер отправиться в Москву для занятия под полк квартир и приуготовления конюшен, а полковнику Кутузову и другим офицерам сказал:
—„Гг., я вас не удерживаю при полку и не покажу прибывшими, вам делать нечего, да и службы вы отправлять не можете, у вас коней нет, поезжайте обратно в Москву и ожидайте там прибытия полка".
Полковник Кутузов и все офицеры были много обрадованы отзывом командира полковаго, но, возвратясь в Орел, на просторе раздумались, вспомнили, как нас потомок Рюрика выгнал из Москвы. «Я один получил командировку от полка занимать квартиры, а у товарищей моих и г-на полковника Кутузова были только паспорта военной коллегии следовать к полку. По зрелом обсуждении сего важнаго обстоятельства, на совете определено ехать всем в Москву,— мне, как имеющему командировку, прямо, открыто въехать в город чрез заставу, а все прочие должны пробраться в Москву кто как может, секретно, и как у всех нас в Москве родственники, то скрыться в их домах и до вступления полка в Москву сидеть дома, никуда не показываясь. Стратагема эта счастливо удалась.
Я въехал в Москву чрез заставу и провез брата; прочие спустились близ Данилова монастыря на реку и преблагополучно по льду въехали в Москву Белокаменную и каждый притаился в семейном приюте.
