авторов

1427
 

событий

194041
Регистрация Забыли пароль?

Родные - 11

12.03.1942
Киев, Киевская, Украина

Мои дед и бабушка с 1905 года до самой смерти (деда в 1936 году, бабушки в 1968-м) прожили в так называемых «профессорских» домах Политехнического института, где дед был сперва заведующим созданной им, а потом и ненадолго названной в его честь, лаборатории гидравлики, с 1913 года — профессором (лабораторию он передал будущему академику Делоне). С защитой его докторской диссертации, правда, вышла небольшая неувязка. Оппонентом у него был академик Жуковский, но защита была назначена на четвертый день Троицы и к всеобщему удивлению оказалось, что академик отстаивал в Троице-Сергиевой Лавре службы не три дня, как было принято, а всю неделю и на защиту опоздал.

До самой смерти дед был бессменным деканом теплотехнического факультета и заведующим кафедры гидравлики, среди приглашенных им преподавателей был не только Делоне, но и Игорь Тамм, среди студентов пару лет — Королев. Как почти все киевские профессора во время революции он ушел в Одессу, собирался эмигрировать, но в Киеве оставалась его обожаемая дочь, и Сергей Павлович вернулся, хотя именно для него — с богатыми родственниками в Вене и прочным научным именем в Германии — эмиграция была бы первые лет пятнадцать вполне успешной, если не блестящей.

«Начинался не календарный, настоящий двадцатый век». Привязанность моих деда и матери друг к другу была совершенно поразительна, хотя мама довольно рано, в восемнадцать лет, вышла замуж за сына бывших владельцев большой колбасной фабрики на Подоле и, кажется, многих сахарных заводов на Украине — Алексея Питуха. Дед его еще возил на волах из Сиваша соль и не знал даже грамоты. Но, разбогатев, он женился на немке, принесшей в приданное колбасную фабрику и выучил всех своих детей. При таких родителях поступить в институт в Киеве, где их все знали, Алексей не мог, и они с мамой уехали в Ленинград, где он, выправив себе справки крестьянского сына, сперва нанялся на работу на завод токарем, а потом уже смог начать учебу, и в конце концов стал одним из главных конструкторов советских ядерных реакторов. Мама в эти годы и работала, и училась, они снимали комнату в Петропавловской крепости у вдовы барона Притвица, сын которого, кажется, командовал Красной авиацией и тогда еще не был расстрелян. Мамин двоюродный брат Георгий Николаевич — был внуком владельца последней частной и очень крупной железной дороги в России — Московско-Киево-Воронежской может быть она оставалась частной еще и потому, что одно время управляющим у Трифона Михайловича Перевозникова был будущий премьер-министр России, граф Витте. Я не раз пробовал расспросить людей родственно или по характеру своих интересов близких к этой среде о таком одном из богатейших в России и всем известном предпринимателе как Перевозников. Но одни о нем не знали ничего, а другие, казалось не хотели по каким-то причинам говорить. И вспомнив тесные контакты, сотрудничество Перевозникова с Витте я предположил, что Витте не только сохранил за Трифоном Михайловичем основную железную дорогув центре России, но, возможно, сознательно разорил основного его конкурента Савву Мамонтова. Это было самое громкое и какое-то недоброкачественное коммерческое дело перед революцией. Мамонтов, получив концессию на строительство важнейшей  железной дороги Петербург-Вятка, обещавшей многомиллионные прибыли, так как связывала напрямую Петербург с Сибирской магистралью, вложил сотни тысяч (не только своих) из капитала Общества Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги в реконструкцию завода по производству паровозов. И тут Витте, как министр внезапно отобрал у Мамонтова уже предоставленную концессию. Вернуть уже вложенные в модернизацию Невского завода чужие деньги Мамонтов уже не мог, его собственные акции упали до минимума. После блестящей речи Плевако от уголовной ответственности Мамонтов был освобожден, но разорен  до тла. Действия Витте тогда объясняли по разному: государственными интересами — возможностью купить в казну за смехотворную цену железные дороги Мамонтова, угрозой самому Витте, не предпринимающему никаких мер, со стороны министра юстиции. Но все-таки где-то рядом был и, кажется, нигде не упоминаемый мой двоюродный дед. Во всяком случае именно ему было наиболее выгодно разорение Мамонтова. И, возможно, поэтому никто ничего не говорил. Сам я у дядюшки Георгия Николаевича ничего не спрашивал. Сперва потому, что был молод, потом — перестал с ним видеться. Впрочем, и моя мама после моего ареста видеться с ним, который рос вместе с ней у нас на даче в Святошино, почему-то не хотела.  

Конечно Георгий Николаевич в Москве смог поступить в институт только после того, как опубликовал в «Вечерке» объявление о том, что не поддерживает с матерью, Натальей Трифоновной, никаких отношений. Это, конечно, было неправдой, но никто из наших родных (и даже знакомых), кроме добрейшей моей матушки — до моего ареста — они вместе росли с Георгием Николаевичем — с ним больше не здоровался. Это было молчаливое чувство собственного достоинства у русской интеллигенции. Тем не менее, Георгий Николаевич (Дегтерев) успешно выучился и стал крупным специалистом по мостам, автором учебника и, кажется, заведующим кафедрой в автодорожном институте. Но, когда познакомился со своей будущей женой Верой Анатольевной, работавшей переводчицей в Министерстве иностранных дел, его ждало новое испытание. Как он мне рассказал однажды, и его, и Веру Анатольевну поодиночке пригласили в спецотдел. Сказали, что ничего не имеют против их знакомства и возможного брака, но при этом каждому в подробностях было пересказано все, что они говорили друг другу наедине. Думайте, что хотите: то ли вы находитесь под постоянным наблюдением, то ли сами доносите друг на друга.

Георгий Николаевич все же был заслуживающим уважения человеком, в партию вступать отказывался, называя себя «недостойным», но страх въелся так глубоко, что, когда я у них был в гостях осенью 1968 года, он всерьез пытался меня убедить, что летом, случайно оказавшись в туристической поездке с женой в Праге, они видели бесспорные приготовления западногерманских войск к вторжению в Чехословакию. Правда, и жили они тогда в доме МИДА рядом с американским посольством. И, конечно, были уверены, что квартира их тоже прослушивается (как и все тогда). Он единственный в нашей семье выполнял правила «советской» игры.

 

Возвращаясь слегка назад, скажу, что эта очень молодая, очень красивая, в меру серьезная и в меру веселая пара — моя мать с ее первым мужем, прожила в Ленинграде лет восемь. И ее муж Алексей Питух в компании с веселыми приятелями, «мушкетерами», как они называли друг друга, и мама в молодости особенно красивая и к тому же единственная студентка на своем курсе в Кораблестроительном институте (а может быть и единственная во всем, конечно, очень мужском институте), оба работавшие даже во время учебы, да еще получавшие помощь из Киева от родителей, конечно, вели достаточно беззаботную и в общем очень счастливую жизнь, до тех пор, пока тяжело не заболел обожаемый отец, мой дед Сергей Павлович. Мама не только тут же бросилась в Киев ухаживать за отцом, но едва не сошла с ума от горя, когда после операции, проведенной в Москве двумя академиками — Бурденко и приглашенным им Егоровым, дед умер. Смотреть на ее фотографию на похоронах нельзя без боли, но уже через год, как она мне говорила, — «была рада, что папа умер» — проходя по лестнице мимо нашей квартиры по ночам арестовывали все новых и новых наших соседей. Мама со своим высоким внутренним достоинством сделала тогда то, что даже я — самый близкий ей человек, до конца не могу осознать. Дед, умирая, попросил маму, показывая на бабушку:

— Не оставляй ее.

И мама, выполняя предсмертную просьбу отца, бросила любимого мужа и прожила больше тридцати лет с нелюбимой и не любившей ее матерью — бабушкой моей Елизаветой Константиновной.

Дело в том, что моя бабушка была человеком бесспорно очень хорошим, хорошим преподавателем математики, но после революции, после эмиграции Жекулиной в Прагу бабушкины народнические убеждения и принципы оказались совсем невостребованными в советской школе. При этом почти двадцать лет она прожила за спиной деда, как жена профессора Шенберга, в ректорской квартире, где жил когда-то Дмитрий Менделеев со своей дочерью, будущей женой Блока, и при этом достаточно изолировано даже просто от человеческого общения. И сама профессорская среда в России в провинциальных университетах и институтах России была мало цивилизованной, а уж среди жен профессоров и до революции, и тем более после нее бабушка и вовсе не могла найти себе кого-то близкого. Я думаю, она единственная среди профессорских жен имела высшее образование и заботилась о чем-то кроме нарядов. Русская женщина с высшим математическим образованием — это и вообще было очень странно для России рубежа XIX-XX века. Конечно, она не была, слава Богу, Сусловой, но все-таки их на всю Россию было человек сто.

Опубликовано 13.05.2020 в 17:20
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Юридическая информация
Условия размещения рекламы
Поделиться: