Честно говоря, мы ничего не боялись. И родители за нас, как мне кажется, особо не переживали. Мы могли всю ночь летом проторчать на улице, сидя на бревнах возле какого-нибудь дома, рассказывая всякие страшные истории. Могли съездить на велосипедах в небольшой поселок Усть-Таскан, километрах в двенадцати от нас, только затем, чтобы купить в пол-литровую банку мороженного. За все 16 лет моей жизни на Колыме лишь дважды я сталкивался с ситуациями, которые вызвали у меня страх. Первая случился, когда мы переезжали из Олы на Эльген. Это было время, когда из бесчисленных лагерей выпустили уголовников, и они какое-то время наводили страх на всю Колыму. Мы сначала плыли по воде на огромной лодке, которая называлась кунгас, а потом уже ехали, на ожидавшей нас машине, по колымской трассе. Ехали на открытом грузовике: мать в кабине, а отец, я, мой брат Сергей и сестра Светлана – в кузове. И, вдруг, на одном из поворотов три мужика попытались остановить машину. Отец водителю крикнул: «Гони!». Тот прибавил скорости, но мужики побежали за нами , один из них успел зацепиться руками за борт и стал карабкаться в кузов. Отец схватил, лежащее рядом с ним охотничье ружье и прикладом ударил его по рукам. Тот свалился на дорогу, водитель еще прибавил газу и, последнее, что мы видели, пока машина не свернула за поворот, это поднявшегося мужика. Он вытащил из-за голенища сапога нож и грозил нам вслед.
Вторая - гораздо позже, когда я уже учился в школе. У нас в поселке случилась страшная трагедия. Деньги для совхоза на зарплату работникам в райцентре Ягодное получала кассир совхоза и вооруженный наганом водитель-охранник. И вот однажды, когда они с деньгами возвращались в поселок, на трассе на них напали бандиты. В машине был еще главный бухгалтер совхоза. Всех троих грабители убили, саквояж с зарплатой забрали и исчезли. Хоронил погибших весь поселок. Взяли на кладбище даже школьников. Но это был такой, кратковременный страх. Людей мы так и не стали бояться. Тем более люди, окружающие нас, были замечательными и удивительными.
Школы у нас на Колыме были совсем не такими, как на материке. В те годы, когда я учился, шла реабилитация тех несчастных советских людей, которым в сталинские годы давали огромные сроки по совершенно диким обвинениям в шпионаже, в контрреволюционной деятельности, и по всяким другим политическим статьям, и рассовывали по лагерям тысячами. И вот та же самая коммунистическая партия, которая им еще недавно гробила карьеры, здоровье, жизни снимала обвинения и дарила свободу. Вроде бы, такой пустячок случился, погорячилась партия, ни за что посадила, ну, да ладно, не держите зла. И люди не держали. Получая назад отобранные когда-то ордена, воинские, почетные и научные звания бывшие заключенные благодарили родную партию за то, что она разобралась со своими мерзавцами – вождями и восстановила справедливость.
Но, насколько я понимаю, сам процесс возвращения отобранного занимал долгое время, наша бюрократия всегда была, не ахти какой резвой. А людям надо было как-то жить. И, видимо, их временно трудоустраивали кого куда. Вот и работали у нас в школе реабилитированные доктора наук, вузовские профессора, кружки вели хореографы и режиссеры известных театров, а спортивные секции звезды мирового уровня. Поэтому маленьким поселковым школам нашего Богом забытого края, могли бы позавидовать школяры иных столиц.
Помню, приходил я в школу рано, чуть ли не первым и до начала уроков времени оставалось много. Я пробирался, в так называемую, кубовую, это место где стоял котел с горячей водой и печь с большой топкой, ложился на топчан, покрытый старыми овчинными шубами, и досыпал. Почему-то мне разрешали это и сторож, и уборщицы. Может жалели. Однажды я так же в полудреме лежал на топчане, а эти две уборщицы негромко рассуждали о влиянии литературы и искусства на общество. Это было так интересно, что я, чуть знающий историю и литературу, забыв про сон, слушал, раскрыв рот о том, что и в Византии, и в древней Греции, и в древнем Риме, и в современной Европе репрессиям и войнам предшествовал упадок и деградация искусства и культуры. Меня так этот разговор потряс, что я его запомнил намертво, на всю жизнь.
Свободное копирование
