Утром я доложил командиру о своём возвращении из отпуска и о том, что готов приступить к исполнению служебных обязанностей. Ознакомившись с обстановкой, сделал развод взвода по объектам. В конторе строительного участка меня встретили те же прорабы, нормировщики и нормировщицы отдельных рот. Все охали, ахали, удивлялись, как я мог в такое время жениться, да ещё оставить жену на такое длительное время. Что касается нормировщиц, то они сразу потеряли ко мне интерес и чуть ли не перестали со мной разговаривать, хотя я ещё до знакомства с Софьей не давал им никакого повода к сближению.
Интересные объекты так и не появились. У шестого причала за моё отсутствие пришвартовались шесть эсминцев новой модификапии. Но это дела флотские, и к нам отношения не имели. Работой, как и прежде, я был не удовлетворён. Утром развод, вечером отчёт, целый день инспекторские проверки на объектах, как бы подчинённые не натворили какую нибудь пакость.
Это пустое дневное времяпрепровождение с каждым днём обрастало появляющимися новыми вопросами, на которые я не мог ответить. Я не знал, с чего начинать, а время шло. Вопрос о переходе на техническую работу закрылся устным отказом командира полка, который сообщил мне командир батальона.
Поиск работы для Софьи начал, но безуспешно: в школе вакансий историков не было. Оставалась надежда на вечернюю школу при доме офицеров, но полковника, начальника дома офицеров, я никак не мог застать. Третий вопрос о бюджете, конечно, решался, всё зависело от меня, но... Физически бросить пить я мог, я не алкоголик. Но как мне находиться в одной комнате с друзьями, которые пьют каждый вечер и, безусловно, будут мне предлагать, а это значит, что в какой-то день я должен кому-то предложить, т.е. ничего не изменить. Отказаться пить – это значило, что от тебя отвернутся все сослуживцы, а это страшно. Кроме них не с кем слова сказать. Мучил вопрос, почему командир полка меня преследует при том, что командир батальона моей работой доволен, почему на моих друзей по школе отослали уже аттестацию на присвоение очередного звания, а моя ещё под сукном у Иванова. Офицеры нашего батальона могли днём приходить в расположение и немного отдохнуть, а я если задержусь в батальоне утром или в обед, на следующее утро я уже у Иванова на ковре, где он мне доказывал, что не может мне присвоить очередное звание, так как тоже хочет жить. Апогей несправедливого отношения ко мне был продемонстрирован на заседании партийного бюро батальона, первым вопросом на котором был приём в партию. Принимать в партию должны были меня. Вёл бюро старший сержант сверхсрочник, бывший заместитель секретаря парторга. Члены бюро собрались в кабинете комбата, я сидел в комнате начальника штаба и ждал, когда меня вызовут. Уже было 9 часов вечера, а бюро свою работу не начало. Через открытые двери я видел, что члены бюро о чём-то шепчутся. Командир батальона сидел, подложив кулак под подбородок, и своим видом говорил, что он своё мнение сказал и в остальном не участвует. Через полчаса пришёл Иванов, закрыв дверь в кабинет комбата и вызвал меня. Фарс приёма в партию был разыгран по нотам, но одна нотка сфальшивила, и оркестр замолк в растерянности. Дело в том, что новый секретарь партбюро был старшим сержантом, и когда решался вопрос о моём вступлении в КПСС, его не пригласили. Где, когда, кто решал этот вопрос – я не знаю, но был 1952 год, и закрыть вопрос с моим вступлением в партию взял на себя Иванов. На бюро были зачитаны мои анкетные данные, и кто-то из членов бюро предложил перейти сразу к вопросам и выступлениям по существу разбираемого вопроса повестки бюро, так как начали позже на полчаса заседание. Однако ведущий заседание бюро сержант не знал, что разыгрывался сценарий, воспротивился предложению и начал читать рекомендации, которые мне дали: один коммунист со стажем с 1924 года и два известных на флоте офицера-строителя, которые год меня знали по солдатской службе. Характеристики были положительные. Авторитет всех трёх рекомендующих был велик среди офицеров Строительного управления Северного флота. После нескольких чисто формальных вопросов (те, которые были заготовлены, не проходили после зачитки рекомендаций) первым взял слово замполит 1-й роты лейтенант Алексашов, подхалим и пьяница. Обозвав меня мелкобуржуазным элементом, он вспомнил, как я в разговоре с офицерами в общежитии при очередном застолье сказал, что с удовольствием бы я демобилизовался и поехал бы в село, откуда призывался. Там бы строил дома колхозникам и животноводческие помещения. После первого выступающего была пауза. Когда больше нельзя было держать паузу, выступил Иванов. Он вспомнил ещё более старую историю, факт моего прегрешения. В первый месяц после окончания офицерских курсов я стал и.о. командира роты. После праздничного построения, посвящённого 1 Мая, я должен был при торжественном марше батальона в линию ротных колонн провести свою роту около трибуны с начальством. При подходе к трибуне я должен был перейти на строевой шаг и взять под козырёк, т.е. отдать честь. При этом рота должна была взять равнение направо и также перейти на строевой. Но при подходе к трибуне я наступил на круглый камушек и споткнулся. Сбившись с ноги, я пытаясь взять ногу, проскочил мимо трибуны и не отдал честь. Моя рота прошла трибуну, также не поприветствовала начальство. Когда я подводил роту к казарме, меня уже ждал дежурный по батальону с приказом срочно явиться в штаб. Майор Иванов тогда был командиром батальона. Я явился к нему и доложил по уставу. Гневу майора не было предела. Мне казалось, если б были шпицрутены, он бы меня забил до смерти. Объяснить ему было невозможно, как это получилось.
После выступления Иванова никто из членов бюро не хотел выступать. Подходил период аттестации, и никто от очередного звания отказаться не мог. Убедившись, что нет выступающих, слово взял парторг. Он был старшим сержантом, очередное звание ему никаких благ не давало, к тому же он теперь подчинялся политотделу и для Иванова был недосягаем.
- Мне кажется, что выступающие коммунисты в своих выступлениях взяли под сомнение рекомендации. Я знаю кандидата с начала его службы на флоте. Мы встречались на сборах в политотделе, где он представлял 148 батальон. Он был комсоргом роты и членом бюро батальона. Его отчёты и доклады всегда положительно оценивались политорганами, – начал своё выступление парторг. – Только сегодня я знакомился с характеристикой, данной ему в офицерской школе, где кандидат был комсоргом. Никто не заметил мелкобуржуазных взглядов и действий. В настоящее время кандидат кроме своей основной работы ведёт спортивную работу и руководит художественной самодеятельностью батальона.
Был объявлен перерыв в заседании. После перерыва, во время которого Иванов, комбат и парторг закрылись в кабинете начальника штаба, была зачитана заключающая часть решения бюро. Бюро решило продлить мне кандидатский стаж на 6 месяцев.
Я понял, что здесь я был персоной нежелательной, и на следующий день через ротного по инстанции подал рапорт на увольнение в запас. Мотивировка была одна: работаю не по специальности, а положенную службу в армии я уже отслужил. Через три дня мой рапорт с визой начальника отдела кадров стройуправления Северного флота вернулся ко мне. Виза была следующего содержания: «Ввиду того, что кадры Вашей специальности нужны флоту, демобилизовать Вас нет возможности. Вакантных мест в стройуправлении нет. Начальник отдела кадров полковник Блинов».
Свободное копирование
