Но вот событие подобралось к нашей семье. Брат пришёл из школы и, сделав уроки, позвал меня, Аллу и Верочку Шалобот, дочь второго соседа, и предложил создать театр. Он написал пьесу на тему войны в Испании. В пьесе должны были быть глупые фашисты и наши воины-интернационалисты. Начиналась осень, пошли дожди. Решили репетировать на чердаке. Стола на чердаке не было, и брат положил написанную им пьесу на мауэрлат. Мы устроились напротив и приготовились слушать брата. Брат своими словами пересказал сюжет и нагнулся к мауэрлату, чтобы взять тетрадь, и увидел небольшой аккуратный пакетик за брусом. Он взял его в руки и начал развязывать тесёмку, которой был связан пакет. Внутри пакета был второй пакет из пергаментной бумаги, смазанный какой-то смазкой. Когда брат развернул второй пакет, то мы увидели новенький пистолет «Браунинг» с двумя обоймами патронов.
– Вот это да! – воскликнул брат. – Теперь в нашем театре будет настоящий пистолет, да мы сумеем ещё немного пострелять. Это не то, что какой-то мелкокалиберный, а настоящий пистолет!
Я обратил внимание на то, что когда брат развернул пакет, на рукоятке пистолета была свастика, фашистский символ, который часто можно было видеть на карикатурах в газетах и журналах. Мы все побежали вниз по лестнице, ведущей в коридор нашей коммунальной квартиры. У раскрытой двери кухни стояла мать. Брат показал ей пистолет, держа его тремя пальцами руки, чтобы не испачкаться смазкой. У матери моментально стали круглые от испуга глаза. Она выхватила у брата пистолет и, выбежав во двор, побежала к уборной. Она открыла дверь туалета, оглянулась и выбросила пистолет в выгребную яму. Прибежав обратно в кухню, она обратилась к нам:
– Слушайте, дети, никому, никогда, ничего об этом револьвере не рассказывайте. Если кто-нибудь проговорится, будет большая беда, придут энкавэдешники и всех нас арестуют. Вы слышите? Никому!
Мы заверили мать, что никто, никогда, никому ничего не скажет.
В этот день отец пришёл обедать вовремя. Мать моментально ему сообщила о нашей находке. Он какое-то мгновенье постоял, оценивая обстановку.
- Не нужно было бросать револьвер в уборную, – тихо сказал он.– Однако ты правильно сделала, что отобрала оружие у детей.
Сказав это, отец подошёл к телефону и позвонил в районное отделение НКВД. На работу отец после обеда не ушёл. Он дождался следователя. Мать показала, куда она бросила пистолет. Выгребная яма была после дождя наполовину залита водой. Следователь, видать, сказал отцу, что нужны рабочие, которые бы достали пистолет. Отец дал указания главному механику по телефону. В течение очень короткого времени рабочие были у нас во дворе. Следователь позвал нас и велел точно указать место, где и как лежал пистолет. После того, как брат ему ответил и показал положение, в каком лежал пистолет, следователь обратился к нам, стоящим на расстоянии от них.
– Правильно лежит пакет, или он лежал на другом месте?
Мы подтвердили, что всё правильно. Следователь зажёг фонарик, осмотрел место, где лежал пистолет, что-то зарисовал. Затем прошёл с фонариком к слуховому окну и внимательно осмотрел окно, которое было прикрыто. На смотровом окне задвижки не было. Мы обратили на это внимание, потому что родители запрещали нам вылезать на крышу сарая, которая примыкала к дому. С крыши сарая свободно можно было войти и уйти с чердака. Что-то записав, что-то зарисовав, следователь нас отпустил и сам сошёл с чердака. В коридоре он подошёл к родителям и подчёркнуто громко, чтобы мы слышали, сказал им, чтобы мы о пистолете никому не рассказывали, родители должны ещё не раз об этом напоминать детям.
Прошло не более месяца. Ночью в деревню приехало много машин с тентами. Нас разбудил рокот моторов в ночное время. Начали лаять собаки. Послышались крики мужчин, завывание женщин и плач детей. Машины покинули деревню так же неожиданно, как и появились. Днём отец что-то рассказал матери. Когда увидел, что мы прислушиваемся, он замолчал, а затем велел нам идти гулять. Вечером отец подъехал к нашему дому на машине. Во двор не въехал, Лёня остался сидеть в машине. Отец зашёл в комнату, сказал, что его срочно вызвали в районный центр, что вернётся поздно, а может быть – утром.
О событиях, прошедших в те дни и ночи, мы узнали намного позже. Что-то рассказал отец, что-то мы узнали от людей. Отец не приехал ни вечером, ни утром. Мать несколько раз звонила в контору МТС, но отца там не было. Днём приехал Лёня. Шофёр сказал, что отец его отпустил в распоряжение своего заместителя, агронома Могильницкого, а сам остался в районе. Спустя несколько суток он приехал домой, помылся, переоделся. Мы, дети, увидели стоящий легковой автомобиль М-1 с чужим шофёром у ворот нашего дома. Это была машина председателя райисполкома. Она изредка приезжала к нам в село. Вышел отец из дома. Он сел в машину и уехал. Мы вечером слыхали, как мать рассказывала о событиях, происшедших в районном центре. Там было созвано расширенное бюро райкома партии в зале недействующей церкви. Когда оглашали повестку собрания, к дверям подошли вооружённые солдаты НКВД. В зал зашли высшие чины и начали арестовывать людей. Из членов бюро райкома партии не арестовали только секретаря райкома, который недавно был прислан в район на работу. Не тронули и отца, который не работал в районном центре, а в другой деревне на административно- технической работе. Здесь же секретарь райкома партии поручил отцу остаться в районе и временно исполнять должность председателя исполкома и всех начальствующих лиц, которые были арестованы в этот вечер. Замена администрации района длилась около двух недель.
Прошло много десятилетий, и уже перед своей смертью отец мне рассказал, что спустя много лет ему его друзья, с которыми он охранял границу в Кологлее, Раксолянах, рассказали, что в этом зловещем списке была и его фамилия, но будучи уже в довольно больших чинах и занимая солидные должности, они сумели его фамилию из списков вычеркнуть.
Свободное копирование
