2 октября/20 сентября
Бинген. 7-й час вечера <2 октября>. Мы приехали сюда уже в сумерки,, но я успел еще сходить на террасу, близ которой, как кажется, и пристань для судов, по Рейну идущих, — и взглянуть на Рейн, здесь расширяющийся, на противуположные горы, которые завтра увижу во всем великолепии их.
Какой день! От Кобленца сюда, в особенности когда едешь по левой стороне Рейна, сцены беспрестанно переменяются, одна развалина сменяет другую, один городок красивее, живописнее другого; и горы, усаженные виноградниками или чернеющие от шиферного своего состава, попеременно приковывали наши взоры — и Рейн, в величии покойный, с своими островками, напоминающими, кажется, die Insel der Seeligen. И сии церкви готические и византийские, и кастели, и бурги, кажется, взору одному досягаемые. Иногда развалина на одном берегу стоит напротив другой на противуположной стороне, иногда, как die Bruder, две развалины стоят одна подле другой. Часто, несмотря на излучистое течение Рейна, видно более трех или четырех развалин замков в одно время. Памятники двух народов, историю свою переживших; ибо римская уже заключена, а германская хотя еще одним пером не написана, но живет только в хрониках раздробленных отраслей одного великого древа, не в одной Европе корни свои пустившего.
Может быть, в Италии есть места живописнее, есть замки, есть древности, пред коими бледнеет интерес рейнских, но есть ли в Европе столь обширная полоса земли, соединяющая в себе и вино и древности, и развалины замков и великолепный Рейн, все сие и в картинах столь разнообразных?
Целый день я был в каком-то энтузиазме и жалел только, что память не сохранит впечатлений от беспрерывного, почти утомительного созерцания красот натуры и древностей произведенных.
Счастлив поэт! вместо описания меткого, верного, но всегда растянутого и ослабляющего истину, — он видит Рейн, вспоминает минувшее; века мелькают пред ним; тени римлян и сынов Германа являются в живых образах - и он, в жару души и воображения, восклицает:
О радость! Я стою при рейнских водах!
И жадные с холмов в окрестность брося взоры,
Приветствую поля и горы,
И замки рыцарей - в туманных облаках,
И всю страну обильну славой,
Воспоминаньем древних дней,
Где Альпов вечною струей,
Ты льешься, Рейн величавый!
Свидетель древности, событий всех времен,
О Рейн, ты поил несчетны легионы,
Мечем писавшие законы
Для гордых Германа кочующих племен;
Любимец счастья, бич свободы,
Здесь Кесарь бился, побеждал,
И конь его переплывал
Твои священны, Рейн, воды!
Но нам, прозаикам, даны другие законы, и мы осуждены тащиться прозою и тогда, когда вся природа вокруг нас поэзия; когда и история говорит столько же воображению, сколько уму и сердцу…
На повороте Рейна, между дикими и крутыми утесами, Lurley. Здесь почталион наш остановился и начал играть в рожок. Звуки его повторились ясно и громко в скалах — Lurley, — и мы вслушивались в эхо, которое умирало, разбиваясь о скалы Рейна. Здесь жила рейнская ундина….. Читатели… вслушайтесь в эхо — Lurley — и вы скажете: сказка эта — быль (имя Lurley - von Lure, Lauter und Ley, Schiffer). Шрейберг заставляет эхо повторять себя 15 раз, но мы одним, но громким отголоском его удовольствовались. — Ундина, жившая в скале из шифера, голосом своим, о скалы повторенном, увлекала за собою судоходцев — к погибели…
Свободное копирование
