Дисциплинка у десантников мне не очень понравилась. «Невооружённым глазом» был виден «неуставняк», случались у них пьянки и самоволки, о которых становилось известно даже нам. На второй день нашего пребывания на аэродроме, группа «дедушек» ночью нажралась, угнала санитарную «таблетку» (УАЗ-452), протаранила на ней шлагбаум и рванула в самоволку. Пьяный водитель на большой скорости не справился с управлением, машина слетела с дороги, перевернулась и загорелась. Три пьяных самовольщика-десантника погибли. Сгоревшую «таблетку» приволокли в часть и поставили у штаба полка. Она стояла, как памятник нашей российской дури, пьянству, «пофигизму» и разгильдяйству…Видимо оставленная там для устрашения будущих самовольщиков.
Не намного лучше дисциплина была и среди наших миномётчиков. Своего командира они признавали и слушались, а вот – «сторонних» офицеров старались «не замечать». Никакого отдания чести, соблюдения формы одежды и прочих уставных положений никто не выполнял. Да никто, особенно и не требовал, насколько можно было судить. Командир миномётчиков на второй день нашего знакомства ввёл меня в курс практики воспитательной работы:
«Товарищ подполковник! У нас тут свои правила. Если хотите, чтобы Вас бойцы признали за офицера – возьмите и набейте морду любому из них. Лучше – самому здоровому, хоть вон – Буратине. Он даже не дёрнется, гарантирую. Тогда – начнут уважать». Я отказался от такого способа «приобретения авторитета» наотрез. (За все годы службы я не ударил ни одного бойца, ни разу – и горжусь этим).
- «Ты уж сам командуй своим войском, как у вас заведено. Я в чужой монастырь со своим уставом не полезу. Учить вас служить не собираюсь, но и сам бить никого просто так не буду!» - сказал я миномётчику.
На том и порешили.
Правда, один раз мне всё - же пришлось вмешаться в их проблемы. По вечерам командиров десантных подразделений командование группировки собирало на совещания, которые порой затягивались на 1,5 – 2 часа. Бойцы их в это время были предоставлены сами себе и «убивали» время, как умели. Однажды Буратино (а это был здоровенный десантник с широченным носом) со своими дружками нажрался чачи и стал пытаться устраивать «разборки» с молодыми воинами своей батареи. Поскольку жили мы неподалёку от них – нам это безобразие было слышно. Пришлось вмешаться. Не без труда мы с моим майором успокоили это войско, и я предупредил Буратину с его дружками, что не позволю в своём присутствии кого-либо унижать. Они не очень в это поверили, однако я дождался прихода их комбата, рассказал об инциденте и потребовал принять меры к «дедушкам», угрожая в противном случае, наутро доложить Сибудкину.
Старлей комбат прибыл с совещания слегка поддатым, поэтому запах от своих воинов не чувствовал. Этому он и посвятил львиную долю своих воспитательных усилий.
Построив своих «дедушек», он произнёс короткую речь по разъяснению вреда пьянства и недопустимости издевательств над своими боевыми товарищами, хоть и младшими по призыву.
После чего приступил к непосредственному воспитанию «дедушек». Каждому он грозно задавал только один вопрос:
- «Ты пил, или не пил?!»
- «Не пил!» - отвечал покачивающийся воин и тут же получал оплеуху от командира.
- «Почему врёшь?!» - яростно вопрошал он при этом.
Разбор полётов продолжался довольно продолжительное время.
В конце - концов, Буратино, получив очередную оплеуху от командира, обиженно пробасил ему: «Товарищ старший лейтенант! Я уж и не знаю, что Вам и говорить. «Пил» - бьёте, «Не пил» – тоже бьёте».
Аргумент это произвел впечатление, и оставшаяся часть воспитательной беседы командиром миномётчиков была проведена в уставных рамках.
Свободное копирование
