Россия. Рассказы бабушки Анны

Россия. Рассказы бабушки Анны

На фото: Семья Любовиных. 1903 г.

Сидят: 2-й слева  дед Михаил Александрович, рядом с ним Миша, сестра Люба.

Стоят: брат Шура, мать Вера Ивановна и отец Василий Михайлович

Вечером сидим, бывало, в беседке, покрытой густым непроницаемым диким виноградом, или на крылечке у входа в коридор, наружная сторона которого была покрыта разноцветными стёклами, из средины которых зажигались свечки вечером и держались всю ночь в Светлое Христово Воскресение. Это привлекало много казаков с их семьями, живущих в нашей казачьей станице Константиновской, полюбоваться таким ночным разноцветным зрелищем, редким для того времени 1905-1910 годов.

Так вот, сидим на крылечке обыкновенно в вечернее время с бабушкой Анной Анисимовной Владимировой, вдовой войскового старшины донских казаков (то есть подполковника). Много-много раз бабушка (твоя прабабушка) рассказывала, про былое донских казаков. И сегодня, 6 ноября 1965 года (пишу в Брюсселе), в день моего рождения, я вспоминаю твою родную прабабушку, донскую казачку, как она нам, малышам, под вечерний звон Михайловской церкви нашей родной станицы рассказывала былины донских казаков, а также и про дни нашего рождения.

Солнце клонилось к заходу, воздух был чистый, тихий-тихий, спокойный. На улице станицы почти никого. Против крыльца фруктовый сад. Бабушка была большой любительницей выведения разных фруктовых сортов и занималась прививкой деревьев. Они всегда были перед глазами бабушки, то есть перед крылечком-верандой. И чего только не было привито на этих деревьях - на яблонях и грушах! - и бергамот, и разные заграничные сливы, яблоки, груши, райские яблочки и тому подобное. (На жердёлах-абрикосах прививки плохо принимались.) И всё это должно было быть без косточек. А про жердёлы говорить и не приходится, так как было 50-60 деревьев и после дождя или града всё было покрыто вокруг жердёлами-абрикосами, и не знаешь ни что с ними делать, ни куда девать. Такие жердёлы никто и бесплатно не хотел брать, потому что казаки имели в большинстве фруктовые сады.

Бывало, сидишь вечерком, зачарованный станичным донским казачьим воздухом, в благоговейной тишине, изредка прорезаемой басистыми гудками проходящих по Тихому Дону пароходов. Сидишь с какими-то волнующими, глубокими, могучими, необъяснимыми и не поддающимися описанию чувствами и слушаешь с упоением сказания моей дорогой бабушки Анюты: «Родился, ты, Мишенька, в воскресенье, 6 ноября 1900 года, в 5 ; вечера. В это время бил звон вечерней службы Михайловской церкви в станице Константиновской. Был чудный тихий вечер, вот как теперь (и вправду, тот вечер был очень и очень хорош). Ждали тебя мы все - много родни, в особенности женского пола: сестры бабушки, тётушки, двоюродные сёстры и дальние дедушки-бородачи. Когда увидели, что ты казачонок, то сразу же посадили тебя на коня, приготовленного на всякий случай, дали тебе шашку в руку, но ты её не взял. А посему решили, что «будешь ты переписцем, то есть интеллигенцией казаков: писарем, чиновником, казначеем или попом». В общем, было большое веселье, что родился мальчик-казачонок. Твоя же бабушка, а моя мать Вера Ивановна Любовина, кровно-урождённая донская казачка, была полна материнской гордости, что родила казачонка.

Вот что ещё мне рассказывала моя бабушка Анна Анисимовна. Был у неё двоюродный брат, который любил встать рано-рано утром, пойти на Дон и топором подрубить мёрзлые кизяки. Что это такое, я тебе объясню. Днём или вечером зимой казаки и казачки гонят скот (быков) на водопой. Для этого казак прорубает топором прорубь на донском льду, откуда быки и пьют воду. Когда одни пьют, то другие быки или брыкаются, или стоят, или толкаются. И большинство тут же на месте и испражняются. Замёрзший бычий кал по-казачьи называется «кизяки». И когда за ночь они крепко замёрзнут, то есть из них вода выморозится, тогда их топором легко подрубать, и они легко отскакивают ото льда. Не забудь, что это всё происходило лет 100 тому назад; про уголь мало знали, хотя бы у них и был под ногами. Кизяки эти, отлежавшиеся 1-2 дня, очень хорошо сжигали в печках для отопления куреней (казачьих домов) и приготовления пищи.

Так вот, этот твой дальний родственник решил рано утречком пойти на Дон и нарубить кизяков. С этой мыслью и завалился спать. Вдруг проснулся ночью, глянул в окно: Боже ж ты мой – светло, день-деньской. (В то время часов не ахти как много было в домах.) Ну, думает, проспал. Схватил поддёвку, запоясался поясом, засунул за пояс топор, схватил шапку в охапку, на дворе уже её нахлобучил и – к Дону. А там тишина немая, морозец даёт о себе знать. Думает: «Кизяки будут сухие от мороза и подходящие для горения».

Вот вышёл на лёд, подошёл к вновь заледеневшей проруби, где вокруг столько распластанного бычьего помёта – кизяков застывших. Размахнулся топором, чтобы подрубить первый кизяк, вдруг под самым ухом как заорёт бык: «Бу-у-у-у!» Казак вздрогнул, выпрямился и увидел: месяц у него стоит над самой головой, то есть полночь. Он сразу понял, что это его нечистый дух пугает. Луна светит как днём. От такой страсти у него папаха с головы шлёп на лёд: волосы от ужаса поднялись, шапка и свалилась. Ну, думает, вот тебе и проспал, всё это дьявол набаламутил. Творит молитву «Господи Иисусе Христе, Боже мой», нагибается, хочет папаху взять, а тут ему сзади снова и под самое ухо как заревёт нечистый дух по-бычьи. Но он совладал с собой, взял себя в руки и вспомнил, что ведь завтра воскресенье и что работать нельзя. И сотворивши крестное знамение, во весь глас начал молиться испытанной молитвой: «Да воскреснет Бог и расточатся врази его». И вот так еле-еле добрался до своего куреня. И в это время зазвонили на колокольне станичной церкви, поплыл благовест православный...

Один из братьев твоей прабабушки Анны Анисимовны был священником. Приходит к нему казак-рыбалка и говорит: «Батюшка! У вас баркас, а у меня сетка, поехали под праздничек рыбки половить». А это было под Благовещение. На том и порешили. Вечером погрузили сетку на баркас. И нужно было подняться вверх по Дону версты две, где, по словам рыбака, водится чебак, щука, сом и другие жирные и вкусные рыбы.

Приехали, кинули якорь-камень в воду. Забросили сетку, казак-рыбалка закрутил цигарку-самосад. В общем, сидят, курят, наслаждаются ночной донской тихой природой; месяц светит серебристый над Доном. Вдруг какая-то тёмная тень легла на нос баркаса, да так, что и казака-рыбака, и попа, сидящих на корме, подбросило вверх. И когда баркас успокоился, то его нос был наполовину погружён в Дон, а они вдвоём оказались на приподнятой корме.

Казак-рыбалка вопросительно посмотрел на попа и спросил: «Что это?» Тот ему в ответ: «Молчи». А сам тихонько поднялся, снял с себя крест с цепочкой – и как бросит его на эту тень, лежавшую на носу баркаса: «Теперь «он» от нас не уйдёт!». У казака-рыбака мурашки по спине пошли от страха. «Что же мы теперь будем делать?» - спрашивает он у попа. Тот ему в ответ: «Вот сейчас увидим». И тотчас же спросил: «А ну, скажи, к худу ты это сделал или к добру?» И вот где-то далеко-далеко как бы звук глухой по Дону прошёл: «К добру…» Тогда священник встал, говоря: «Ну раз к добру, тогда иди, но в другой раз не приходи и нас не беспокой». С этим снял и освободил крестом тень нечистого духа, который так шлёпнулся в воду, что обдал брызгами священника и рыбака, да и баркасу досталось. И так его образовавшейся местной волной качало, что было трудно усидеть в баркасе. После этого вытащили сетку, улов рыбы был богатый, но казак-рыбак закаялся ездить рыбу ловить под Благовещение.

А вот тебе и ещё, мой сын Святослав, её же рассказ, как женился твой дедушка Василий Михайлович Любовин, донской казак, на твоей бабушке, донской казачке Вере Ивановне Киевской. Повенчавшись, выходят из церкви. Идёт он под руки со своей новобрачной, вдруг поперёк дороги упала молодая девушка. Мой отец носком левой ноги её отбросил в сторону.

Когда они сели в свадебный фаэтон, то по дороге мчавшиеся во всю прыть лошади вдруг что-то почуяли, встали на дыбы и чуть не перебили молодожёнов; въезжая во двор, зацепились постромками, разодрав их. Это было подстроено: говорят, что когда посыпать толчёным сухим порошком мяса волка дорогу, то ни одна лошадь не пройдёт его, не ставши на дыбы.

Было у дедушки Михаила, твоего прадеда, два дома: один большой двухэтажный, деревянный, - там, где делали свадьбу, и другой такого же размера, только одноэтажный, кирпичный, где находилась харчевня и постоялый двор. Когда молодые вошли на первый этаж дома, то лестница рухнула: то ли от многочисленной родни, на неё взошедшей, то ли подпилили злоумышленно, но её в два счёта поправили.

Мой дедушка ходил под Бахусом, всё время подбадривая молодожёнов. Но вот подходит один казак и говорит ему: «Ну как, Михайло Александрович, держишься? А не пора ли сдаваться?» Вперились они один в одного глазами. И вдруг этот казак охнул и сказал: «Прости меня, Михайло Александрович, не делай мне зла; просчитался, не думал, что ты так силён». Мой дедушка ему в ответ: «Ты зачем сюда пришёл? Чтобы наделать зла молодожёнам? Не вышло! А теперь просишь прощения. Нет! Вот пойди немножко поборись с цепной собакой». Тот, нагнувши голову, ничего не говоря, пошёл во двор и давай возиться с цепной собакой. Прошло немного времени, как дедушка с балкона, величая его именем и по отчеству, сказал: «Ну, довольно, иди домой». Тот, подойдя к крыльцу, сказал: «Осрамил ты меня, Михайло Александрович. Заставил перед всем миром бороться с кобелём». Дедушка ему в ответ: «Не я к тебе со злом пришёл, а ты ко мне». Весь злоумышленник был изгрызен и порван, и пошёл он восвояси пристыжённым и униженным.