Интернатское воспитание - 1

В первый раз окунулся в интернатскую жизнь я в четвёртом классе. Наша семья опять переехала, опять всё вновь, опять никого не знаешь. Но в этот раз меня ещё и оторвали от мамки с папкой.

В том степном интернате, где пришлось учиться первые полгода четвёртого класса, мы с ровесниками были самыми маленькими. Со всеми отсюда вытекающими последствиями. Учились там с четвёртого по восьмой класс включительно. Командовать нами норовили все, хотя отношения в интернате были относительно хорошими. Правда, райскими их точно назвать было нельзя.

Помню, мама меня утешала, что она договорилась с каким-то старшеклассникам, чтобы он меня в интернате опекал. Но где я был в той иерархии, и где был тот самый старшеклассник? Так что его опека никак не проявлялась, набивать свои шишки и понятия о правильном поведении приходилось самому.

Вы, читатель, помните себя в четвёртом классе? Когда утром тебя будит мамка, кормит завтраком, собирает в школу? Потом так же встречает из школы, ты возвращаешься домой, туда, где всё твоё, где вечером будут дома оба родителя, и где ты себя чувствуешь спокойно и защищённо. Это норма для большинства семей. И ничего этого нет, когда ты внезапно попадаешь в интернат.

В большой комнате стояло десятка полтора кроватей, на которых засыпали, часто с большим опозданием, мои ровесники. Просыпались все одновременно. Толстая, на вид неопрятная казашка проходила между кроватями и своим пальцем проводила по губам спящих сверху вниз, довольно при этом улыбаясь и приговаривая, что пора вставать. Мне лично хватило одного раза, чтобы с той поры, как бы не хотел я спать, при её приближении юркнуть с головой под одеяло, чтобы не испытывать отвратительного прикосновения к моим губам её толстого плохо пахнущего пальца.

Все мальчики просыпались, умывались и заправляли кровати. Чтобы не мучиться каждый раз с заправкой огромных одеял, затыкали со всех боков шерстеное одеяло с таким расчётом, чтобы вечером в этот конверт забраться со стороны подушки, а утром осторожно из него вылезти, избежав, таким образом, необходимости ворочать спросонья громоздкое одеяло и простыни, заправляя кровати.

Всей толпой шли на завтрак в отдельно стоящую столовую, на столы накрывали сами, дежуря по очереди. Запомнилось, как во время моего дежурства соскользнули с тарелки, которую я держал в руке, котлета с гарниром, пока я стоял посреди столовой и пытался рассмотреть уже полуслепыми глазами, кому ещё не поставили второе. Было обидно и стыдно, пришлось убрать упавшее с пола. Есть второе категорически отказался, посчитав, что должен потерю отнести на свой счёт. Повара настойчиво уговаривали меня скушать второе, которого. Разумеется, хватило и на мою долю, но с эмоциями я не справился, уйдя с обеда голодным.

После окончания уроков на входе в интернат нас ставили дежурить по очереди, следить за чистотой обуви у возвращающихся с улицы. Подошла однажды и моя очередь.

Мой папка меня учил быть всегда честным, книжки я читал с такими же жизненными наставлениями. Поэтому, когда подошла моя очередь дежурить на входе, я добросовестно заворачивал всех входящих, если их обувь была с грязью. Мальчик, старше меня года на три, не захотел возвращаться и помыть свои сапоги, просто отшвырнув меня, преградившего ему вход, и погрозил своим прокуренным кулаком в ответ на моё заявление, что я доложу о его немытых сапогах дежурному воспитателю. Когда я «исполнил свой долг», то об этом тут же стало известно всему интернату.

В этот же вечер я стал изгоем. Ребята чуть постарше подходили ко мне и красочно рассказывали, как ночью мне «устроят тёмную», и о том, какие ещё грозят мне последствия. Я сидел один на своей кровати и молча всё это переживал. Никак не мог понять, как я должен был поступить в той ситуации? Ябедой я себя не считал, потому что предлагал тому мальчику вымыть сапоги, открыто предупредив его, что должен буду рассказать всё преподавателю, если он их не помоет.

Вечером пацаны из нашей комнаты сделали очередной набег в продуктовый магазин, где своровали банки с фруктовым пюре. Я в таких набегах никогда не участвовал, а тут ещё и всеобщее презрение. Сидел, затравленно ожидая ночи. А ночью, очевидно, за меня заступился тот самый старшеклассник, тёмную мне отменили и даже дали полбанки ворованного пюре. Пришлось его есть, глотая вместе со слезами, чтобы опять не обострять свои отношения с живущими в комнате.

Жизнь стала понемногу налаживаться. Вечерами в фойе устраивали кучу-малу, куда собирали всех со своими матрацами. Поучаствовав в этом мероприятии один раз, оказавшись заброшенным в самый низ этой кучи из детских тел, едва не задохнувшись, я все следующие такие игры старательно избегал.

Были в нашем интернате свои таланты, готовившие номера к новогоднему празднику, вызывавшие наше искреннее восхищение. Один мальчик ходил, балансируя, по коридору, установив на лоб длинную рейку, на которой сверху был водружён таз, а уже в нём лежала толстенная книга. Он проходил весь интернатский коридор, а мы с восторгом наблюдали за ним.

Неожиданно я даже приобрёл некоторый авторитет в интернате. Запомнилось, как, когда у меня была высокая температура, ко мне приставали старшеклассники, чтобы я, четвероклассник, проверил выполнение ими домашнего задания по математике. Тем, кто домашнее задание не сделал, играть не разрешалось, а преподаватель, которая отвечала за комнату, где полагалось делать домашку, почему-то поручила мне проверять математику сначала проверял у ребят из моего класса, а потом уже и ребята из других классов стали ссылаться на меня, что домашнее задание они сделали, а я подтверждал, что это так.

Помню, что мне было непонятно, как это получается, что вроде те же самые цифры, что и в моей тетради, а результат совершенно другой, значки при этом всякие непонятные у них написаны. Но я подтверждал не правильность исполнения, а сам факт написания решения домашнего задания, хотя и не мог понять сути решения.

В тот запомнившийся вечер я почти терял сознание от высокой температуры, а мне всё подсовывали и подсовывали ребята свои тетради, боясь, что воспитатель будет искать ошибки в их решениях и играть не разрешит.

Утром меня отпустили домой. Не понимаю до сих пор, как такое произошло, но помню себя, бредущим одиноко по заснеженной степной дороге. Над промороженной заснеженной степью ярко светило солнце, редкие машины не останавливались, полагая очевидно, что я иду куда-то поблизости, а не за несколько десятков километров. Сказывалась высокая температура, которая лишала сил.

Не придумав ничего лучше, отошёл подальше с обочины и лёг на снег, рассчитывая, что меня всё же подберут. Очухался уже в кабине грузовика, где не было свободного места, потому меня положили на колени и держали поближе к тёплой струе воздуха, нагнетаемого в кабину печкой. Удивились, когда узнали, куда я добираюсь.

Когда высадили на повороте к моему посёлку, несколько раз переспросили, дойду ли. Бодро заверил, что дойду, рассмотрев на горизонте дымы из печных труб. Самих двухэтажных домов, в одном из которых мы жили, видно с дороги не было. Когда подошёл совсем близко, то понял, почему дома не были видны. Неподалёку от домов были установлены большие деревянные щиты, почти вровень по высоте с домами, а от них тянулись высокие сугробы. Между домами и щитами оставалось пространство для прохода и даже проезда.

Дома о подробностях моего прибытия я благоразумно умолчал. Закончился этот первый интернатный период с переездом семьи в другой населённый пункт в этой же области.