2 марта
Все еще не могу поправиться. Цынга оказалась «гингивитом» (!) — местное (десны) — никогда больше не есть мяса (!).
Вчера у мамы, которая признала мою правоту (относительно «истребителей»). Дни у букинистов — дрянное племя: от циничной глупости и грубости маленькой лавчонки — до сумасшедшего г-на Соловьева (букиниста), желающего показать, что русские двадцатые (и другие) годы были «возрождением» (!!!), — печатающего свой «Русский библиофил» с сумасшедшей роскошью, которую порождает только реакция, — шаг небольшой.
Подумываю о поэме. Дни почти без событий и без писем.
3 марта
Вчера вечером — Пяст (третья «пятница»). Ему тяжело, он говорит о распыленности, много о себе. А сегодня утром — уже частичный ответ на наши вчерашние речи — фельетон М. Горького в «Русском слове». Заметочка в «Русском слове», что «Русская мысль» переселяется с лета в Петербург (где живет «большинство сотрудников и Струве»).
4 марта
Спасибо Горькому и даже — «Звезде». После эстетизмов, футуризмов, аполлонизмов, библиофилов — запахло настоящим. Так или иначе, при всей нашей слабости и безмолвии, подкрадыванье двенадцатого года к событиям отмечается опять-таки в литературе.
Днем — пишу поэму. Вечером — после прогулки к маме, где Люба. «Скандалы» этих дней на улицах (я — свидетель «необходимый») — так называемые скандалы, а по существу — настоящие проявления жизни, случайно вышедшие на улицу (хулиганы, бьющие фонари и друг друга, пьяный в трамвае, муж и жена на Большом проспекте — главной улице современного Петербурга, ибо Невский потерял свое значение).
5 марта
Сегодня — доклад Жени в Религиозно-философском обществе, на который, кажется, таки пойду. Но 11 марта в заседании «старичков», чествующих Бальмонта, где упоминается мое имя, не буду участвовать: нездоров все еще; не нужно никому; противно профессорье; устраивается «по приглашению» и т. д., т. е. — ни для кого, для никого.
Свободное копирование
