26 июня, перед ночью
Сегодня почти весь день сеет дождь. Ночь ужасно темная. Еще вечером, за чаем толкнул меня ужас — вспомнилось одно бобловское поверье (миф, см. ниже).
Диде очень дурно. Мне чудится его скорый конец, сегодня особенно.
Шорох дождя не всегда обыкновенен. Странно пищало под полом. Собака беспокоится. Что-то есть, что-то есть. В зеркале, однако, еще ничего не видно, но кто-то ходил по дому.
Вот одно из сказаний.
В Иванов день (24-го) я ходил с Анной Ивановной вдвоем мимо «театра» к березовой аллее. Она рассказала мне: недавно (?) был в Боблове неурожай; Мужики нуждались в деньгах. Она задала им какую-то, в сущности, ненужную работу (земляную) и указала бугорок, который много лет был уже среди парка. Крестьяне на незначительной глубине (?) нашли под бугорком скелет и непременно потребовали… Она согласилась. Спрашивала Смирнова, не древность ли это (недавно около Боблова и еще в другом месте — к Дмитрову, найдены древние городища; одно из них разрыто, и найдены — черепки, стрела, два скелета, у одного на руке кольцо — железное или чугунное). Смирнов не подтвердил этих археологических догадок. В прошлом году у Надежды Яковлевны зашел разговор об этом при Фоме (?) — хозяине ее (в Семичеве). Фома положительно утверждает, что скелет принадлежит человеку, убитому здесь бывшим управляющим. Церкви и кладбища на этом месте не запомнят. Тело было зарыто не так, как хоронят покойников — с руками на груди, — а с раскинутыми руками. Итак, значит, в нескольких шагах от трупа жили и не знали об этом. Так она кончила свой рассказ. Она и сама боится.
В зеленый пруд парка, говорят, брошено мертвое тело.
Но ужаснее и «глубиннее» всего поверье о том, что «она» «мчится» по ржи. Как оно попало в народ? Кто занес эту страшную легенду? С нами крестная сила.
* * *
Собирая «мифологические» материалы, давно уже хочу я положить основание мистической философии моего духа. Установившимся наиболее началом смело могу назвать только одно: женственное.
Обоснование женственного начала в философии, теологии, изящной литературе, религиях.
Как оно отразилось в моем духе.
Внешние его формы (антитеза).
Я, как мужской коррелат «моего» женственного. «Эгоистическое» исследование.
* * *
Миф есть, в сущности своей, мечта о странном — мечта вселенская и мечта личная, так сказать — менее и более субъективная (но никогда не объективная, ибо никакая «мечта» не может быть объективной. Она только больше и меньше объекти<ви>руется, — путем кристаллизации своего содержания во вселенной, его очистки от туманностей одинокого духа). Притом — вопрос еще, что выше — объекти<ви>рованная или еще первобытно-туманная мечта, мечта как таковая. Таким образом, миф проходит стадии: эстетика (одинокое страдание, индивидуальное, αντιαθια), этика (сострадание, вселенское «нечто», σνμπαθια). Далее — последний и высший синтез мифологии эстетической и мифологии этической — претворяет мифологию в религию: последняя кристаллизация, καθαρμνζ — очищение (объект восприятия уже для pater exstaticus — «новое» христианство, тогда как эстетика — pater profundus — поэты — любодеи — Изида — язычество, а этика- pater seraphicus, средняя область — «старое» христианство). Последнее относительно эстетики и этики верно только исторически (как последовательность). Ибо одна не уступает другой и не превышает ее (?).
Мифы — цветы земные. Они благоуханны только до предела религии. Выше — мифу нет места.
Все великое, земное
Разлетается как дым.
Высшая область слила и претворила (а для каждого — разно сливает и претворяет) в религиозном созерцании те две области, о которых трактует мифология, — эстетику (высшая ее сфера — так называемое «религиозное искусство» отнюдь еще не религия, а мифология, хоть и высокая) и этику (благодаря этой сущности второй области историческое христианство, когда прошло время гонений и прочих «раздражающих» и раздувающих пламя факторов, так и не допрыгнуло до религии. Оно осталось еще мифологией; здесь есть уже намеки на Лицо Логоса, но еще по-земному — туманное, не по-небесному — ясное).
Это все — отрицательное в мифологии, ее «небытие».
Положительное в ней: она повествует о тайном сочетании здешнего и нездешнего, земного и небесного; она — «отрезок радуги» (письмо Вл. Соловьева к Фету). Через нее очищается здешнее (религиозное искусство, одухотворенное добро — старец Зосима на земле).
Иное через нее сходит сюда (Апокалипсис). Таким образом, определение МИФОЛОГИИ будет двойственно. Она еще двулика, как Астарта (это неминуемо: Астарта — γη[1]); она — вечный полет и вечное воплощение.
Мифология в узком смысле есть средина (aurea!) между землей (эстетика и этика) и небом (религия), — так как, отделившись от земли (красоты и добра), нет возможности миновать порог истины; этот порог и есть мифология. На нем кладутся последние поклоны, совершаются омовения; пилигримы осеняются крестным знаменьем и оглядываются в последний раз: видят мутно-синий туман своей влажной матери. Но она уже не имеет над ним власти, ибо: «Оставит человек отца своего и матерь и прилепится к жене своей; и будут два в плоть едину».[2] Перед нами Невеста — будущая Жена — дверь блаженства. Тайна сия велика есть. «И Дух (очищение лица) и Невеста (очищение вселенной) говорят: прииди».
В основном существе своем эстетика и этика не разнятся; первое — искусство красоты, второе — искусство добра. Искусство же есть подражание великому: в нем земля подражает небу (оттого-то два указанные дела и суть наилучшие на земле). Но Красота и Добро еще неумело («мифологически», следуя нашей терминологии) подражают Истине.
Оба основные цикла мифов (мифы о красоте и мифы о добре) говорят о земном небожителъстве. Тут-то и есть главное отличие мифологии от религии; последняя трактует об ином:
И будет час иных явлений,
Иных торжеств и похорон.[3]
Что же, собственно, есть «земное небожительство», о котором говорит мифология? Это, очевидно:
1) нечто двойственное (что заключается в самом понятии: 1) земного, 2) небожительство ), а потому
2) если приближается к «нечто», то
3) неминуемо должно приблизиться к основному противоположению или противному коррелату этого «нечто».
Присматриваясь к земной природе (в обширном смысле), всю ее разделим на основании одного проникающего ее начала: это — фаллистическое начало ПОЛА [4]. Вместе с тем это начало удовлетворяет основному признаку в нашем определении мифологии — двойственности (пол женский и мужеский). Таким образом, на наш вопрос о том, что такое «земное небожительство», мы получили ответ: земное небожительство выражается в понятии пола: это и есть опрокинутое небо, небо исковерканное, обезображенное. Земля в образевсе ленской проститутки хохочет над легковерным «язычеством» (восточным!), курящим ей фимиамы. Но та же земля бледнеет и прячет раскрашенное лицо перед надвигающимся (с Востока же!) Великим и «Несмутимым». Последний «процесс» весьма не чужд нашему времени, а это и обуславливает право на существование настоящих слов. Кажется, здесь есть кое-какие разъяснения.
Из всего вышесказанного ясно вытекает, что действительный (небесный), а не лживый (мифологический) свет может воссиять только из тьмы. Истина возникает не из ничего, а как синтез добра и красоты (см. выше). Таким образом, полное освобождение от земной доли происходит лишь путем полного πατος[5] в земной оболочке (тема Достоевского, проникающая все его мировоззрение).
Свет из тьмы.
Над черной глыбой
и т. д. (Вл. Соловьев)
[Иное дело — временное, минутное постижение тайны, этот ранний, нераскрывшийся «цвет завета», без которого «мы» не могли бы существовать. Такое испытание «мига» доступно нам, как явствует из жизни учений и пророчеств древних и новых «богоискателей».][6]
Возвращаясь опять к стихотворению Соловьева «Свет из тьмы» (стр. 29, 3-го издания стихов), зададим себе вопрос, кто ЭТА «Ты» этого и многих подобных стихотворений (они есть у всех поэтов)? Ответим же словами прежде всего Гёте а потом и всей позднейшей гениальной плеяды ему подобных: das ewig Weibliche. Вот что говорит Соловьев в статье «Поэзия Полонского»: «Счастлив поэт…» и т. д. (см. стр. 370 из «Литературного приложения к Ниве», 2-я стр. статейки).
Итак, поэтов занимает «Царь-Девица».
Свободное копирование
