52
С середины лета до начала октября я прожил с Сашенькой в Ладушкине, ездил вместе со всеми на работу на станцию в зиловском фургоне военного образца, вроде того, в котором мы разъезжали в экспедиции по Поволжью, только с мягкими сиденьями вдоль бортов. Фургон был уже старый и довольно часто выходил из строя, тогда приходилось трястись на бортовом "газоне" с будкой над частью кузова. Каждое утро без двадцати девять машина отходила от жилого дома, отвозя сотрудников на работу; в час дня выезжала со станции на обед, без десяти два - с обеда на станцию, а в шесть вывозила всех со станции в Ладушкин. Сначала я занимался в библиотеке, где были все необходимые мне журналы, а потом переселился в пустовавший отдельный кабинет во втором, ближнем к заливу здании.
На станцию я ездил не только из-за библиотеки, уж больно вообще мне там нравилось. Работать очень удобно, ничто не отвлекает, устанешь - можно выйти в лесок подышать воздухом, поискать маслят, или к заливу - полюбоваться видом, не то, что на кафедре, где весь день толкотня, разговоры (хоть и очень интересные), и только к вечеру, в безлюдье можно позаниматься.
Моя дипломная работа, тему которой дал мне Борис Евгеньевич, представляла собой попытку улучшения результатов кандидатской диссертации Анатолия Гульельми из Института физики Земли. Гульельми разработал метод определения концентрации плазмы в магнитосфере Земли по периодам наблюдаемых на поверхности Земли геомагнитных пульсаций типа Рс-5, основываясь на теории собственных гидромагнитных колебаний магнитосферы. В этой теории силовые линии геомагнитного поля рассматриваются как упругие струны, которые могут колебаться под действием солнечного ветра. Однако оценки концентрации плазмы, выполненные Гульельми, оставались, как и в ранней работе японца Обаяши, завышенными по сравнению с другими данными, и Б.Е. предложил мне разобраться, в чём тут дело.
В Ладушкине я изучил теорию магнитосферных резонансов и освоил методику Гульельми. Теперь мне нужно было ехать в Ленинград - отобрать магнитные данные по Рс-5 в Институте Арктики и Антарктики, чтобы потом провести самому расчёты концентрации плазмы в магнитосфере по этим данным. Кроме того надо было готовиться к вступительным экзаменам в аспирантуру, оформлять дипломную работу и, наконец, получить стипендию. За всеми этими делами я и отправился в октябре в Ленинград, оставив Сашеньку с Иринкой на попечении моей мамы и новых ладушкинских знакомых, с которыми мы начали понемногу сближаться.
В общежитие мне неожиданно пришла повестка из военкомата с требованием явиться на медкомиссию. Военные билеты офицеров запаса нам должны были выдать вместе с дипломами об окончании университета, а в райвоенкоматах по местам жительства мы пока продолжали числиться обыкновенными призывниками с отсрочкой военной службы на время учёбы. Я не посмел ослушаться предписания, категорично сформулированного в повестке: "Явка строго обязательна" с напоминанием об уголовной ответственности за уклонение от исполнения, и явился в назначенный срок на медкомиссию, где толпилось несколько десятков молодых парней.
Раздетые до пояса орлы медленно передвигались от стола к столу, расставленным вдоль периметра комнаты. Таблички на столах указывали наименования специальностей врачей, восседавших за столами. За столом с табличкой "Психиатр" сидел молодой ещё по сравнению с другими членами комиссии человек и читал книгу. На каждого проходящего мимо его стола он поднимал голову и спрашивал:
- К психиатру обращались?
Услышав стандартное "Нет", он опять утыкался в книгу. Подошла моя очередь, и на тот же вопрос я браво ответил:
- Обращался! - с интересом ожидая его реакцию. Врач задумчиво посмотрел на меня и спросил:
- А что, лечились где-нибудь?
- Так точно, - говорю, - лечился!
- И где же?
- В психо-неврологической клинике имени Павлова по поводу невроза навязчивых состояний.
- А на учёте состоите в диспансере?
- Не знаю. Вообще-то меня оттуда направляли в клинику, а больше я там не был.
Врач встал из-за стола, взял мою медицинскую карточку и велел идти за ним. В комнате с телефоном он позвонил в психдиспансер, чтобы выяснить, стою ли я там на учёте. Оказалось - стою. Тогда, ничего не говоря мне, он записал что-то в моей карточке и велел идти к председателю медкомиссии. Тот, в свою очередь, глянув в карточку, составил следующее заключение: "Ограниченно годен к нестроевой в мирное время" и выдал мне соответствующую бумажку с этой формулировкой.
Это означало фактическое освобождение от военной службы. А ведь я даже до окулиста ещё не дошёл. Для чего же я тогда мучился на военной кафедре и в лагерях?
Психиатр из медкомиссии показался мне чем-то симпатичным, и я решил попробовать поговорить с ним. Медкомиссия работала быстро, и скоро рядом со столом психиатра никого уже не было. Я подошёл к углублённому в чтение врачу и попросил его уделить мне несколько минут. Врач доброжелательно согласился.
Я коротко рассказал ему о своей болезни, о том, как меня лечили, что посоветовала мне старушка-медсестра, как я занимаюсь самолечением - борюсь с задержками. У меня в портфеле были конспекты, и я мог прямо показать места задержек. К этому времени прогресс в моей борьбе с неврозом несомненно имел место, но не настолько, чтобы можно было сказать, что я избавился от заскоков. Они были, иногда даже и в острой форме, то есть я зацикливался, но в панику я теперь уже не впадал и сравнительно быстро выкарабкивался в равновесное состояние.
Но достаточно ли того, что я делаю? - вот, что мне хотелось спросить у психиатра из медкомиссии, который вызывал у меня чувство доверия своей мягкой интеллигентностью, хотя бы внешней.
Психиатр внимательно меня выслушал и сказал, что всё правильно, и никаких других советов он дать не может. Надо приучаться жить с неврозом, стараться не обращать на него внимания, не воспринимать как трагедию то, что он не исчезает, побольше увлекаться вещами, не связанными с писанием, чаще бывать на свежем воздухе, заниматься спортом, - и, возможно, невроз пройдёт, хотя Фрейд и считает его неизлечимым, во всяком случае быстрых успехов ожидать не следует, но жить в целом полноценно и с таким неврозом можно. Раз я продолжаю учёбу и даже собираюсь поступать в аспирантуру, - значит, всё идёт нормально.
Мы приветливо распрощались с ним. То, что я не услышал новых полезных советов, не огорчило и не разочаровало меня. Значит, я - молодец, и всё, действительно, идёт нормально. Эта беседа уже тем сыграла свою целительную роль, что подкрепила мою уверенность в правильности действий и вселила в меня изрядный заряд бодрости. Помню, что возвращался с медкомиссии я в очень приподнятом настроении.
А как же с выданной мне справкой об "ограниченной годности к нестроевой в мирное время"? Я спросил об этом на военной кафедре. Там мне сказали:
- Для Вас эта справка не имеет никакого значения. Если хотите "белый билет" получить, то должны пройти офицерскую медкомиссию, ведь Вы уже офицер запаса.
У меня на носу был диплом и, конечно, ни на какие медкомиссии я больше не ходил, получив в конце концов полноценный военный билет младшего лейтенанта-инженера запаса. Так что я имел возможность освободить себя на будущее от всяких военных сборов и командирских занятий, на которые впоследствии тратил впустую по две недели раз в три года, но не воспользовался ею.
Свободное копирование
