5. Первые впечатления
Моя мать работала учителем в соседнем селе Егорье, отца в годы раннего детства я почти не помню. Сначала он учился в Лежневе на агронома, потом его выбрали председателем соседнего колхоза, и он допоздна пропадал на работе, приезжая домой только на ночь.
Наш новый дом, где я жила с родителями, был совсем другой, чем дом деда. Помню светлые стены и запах дерева, невиданный в деревне предмет мебели под названием «шифоньер» на ножках и с блестящими металлическими ручками, покупную кровать «с панцирной сеткой» и портрет Ленина в кухне над окном – вместо икон…
Печь сложили у стены, и позади нее не было комнатки, как у бабушки, и корову мать не держала, только овец, и медом в чулане не пахло, и двор у нас был совсем маленький. В прогоне бегали куры и «клевачий» петух, которого я боялась… А еще был патефон с пластинками, и примус – летом мать не топила русскую печь, и он монотонно гудел в сенях, распространяя вокруг себя странный запах.
У бабушки было привычнее, и поэтому я с охотой отправлялась к ней каждое утро, когда матери нужно было идти на работу.
Из самого раннего детства больше всего помню почему-то зиму. В большой кухне утренний полумрак, бабушка возится возле печки, готовит завтрак нам и пойло корове, пахнет тестом и картошкой, а я лежу на теплой лежанке, с интересом свесив вниз голову, и бабушка нет-нет, да и взглянет беспокойно в мою сторону: «Смотри не урвись, дочка».
Потом приходит с улицы дед, и мы завтракаем. Картошник с молоком, или блины с припеком – бабушка пекла их тонкими, пересыпала яйцами с луком и запекала в «вольной» печи, и было это необыкновенно вкусно.
Дед с бабушкой были еще не на пенсии, но зимой в колхозной жизни наблюдалось относительное затишье. Дед, часто на дому, чинил конскую сбрую, ремонтировал картофельные корзины, работал в телятнике и на конюшне. Бывало, что и за бабушкой приходила бригадир с «нарядом на работу», и тогда меня отводили к Лукерье.
Это было здорово, потому что «баба Луша» разрешала мне все! В узкой кухне она привязывала к потолку толстую веревку, прилаживала к ней доску, и я часами качалась на импровизированной качели, забывая обо всем на свете. Мать забирала меня домой уже ближе к вечеру, и я с ревом покидала дом своей временной няни. Потом бабушка вышла на пенсию, и так нравившиеся мне посиделки у Лукерьи прекратились.
Правление Хрущева я почти не застала. Смутно помню кукурузные поля (они мне нравились) и желтые початки на бабушкином дворе. Их в большом количестве давали колхозникам на трудодни, кукурузу варили в чугунах и скармливали курам и поросятам. Иногда мы ели ее и сами, но нечасто.
Если бабушке давали работу что-нибудь возить на лошади, она брала меня с собой. Запомнились осень и поля картошки. Пасмурный день, колхозницы собирают клубни в корзины, а я сижу в задке телеги на ветошке и жду, когда нам нагрузят мешки с мелкой картошкой, и мы поедем на ферму в деревню Церковново. Там интересно – длинный сарай, разделенный вдоль на три части, в центре дорожка, а слева и справа из-за загородок высовываются толстые влажные морды коров и телят. Бабушка иногда разрешает мне дать теленку корочку хлеба, и он щекотно берет ее с моей ладошки большими мягкими губами. Потом мы едем обратно – за новой поклажей, и так до вечера, пока не стемнеет. Для меня у бабки всегда припасена бутылочка с молоком и кусок пирога, еда в поле кажется необычайно вкусной. Бывало, я и засыпала в своем закутке, меня укачивала мерная поступь кобылы и скрип колес.
Дедов дом был для меня родным. Особенно уютным он становился по вечерам, при свете семилинейной керосиновой лампы. После ужина мы залезали на печку, и бабушка рассказывала мне волшебные сказки.
