Воспоминание о войне. Папа
Мой отец, Шпаков Владимир Прокопьевич, родился 13 августа 1928 года в деревне Войтово Суражского района Витебской области. Умер 26 июля 1996 года. Было ему 68 лет. Почти всю свою жизнь он посвятил армии, был политработником. Служил в Казани, Куйбышеве, Петропавловске-Камчатском. Вышел на пенсию в звании подполковника. В конце жизни написал "Воспоминания о прожитой жизни", в котором воспоминания о войне занимали важное место. Предлагаю читателям отрывок из его мемуаров, касающихся данной темы.
О.Скворцова
До войны наша семья жила в деревне Вороны, расположенной в 10 км от Витебска по шоссе Витебск-Смоленск. Семья состояла из 7 человек: отца Прокопа (1893г.р.), матери Евдокии (1898 г.р.), сестры Анны (1920 г.р.), меня (1928 г.р.) и младших сестры и братьев: Алексея (1932 г.р.), Алины (1937г.р.) и Семёна (1940 г.р.).
Отец, мать и старшая сестра Аня работали в колхозе на разных должностях. Я учился в школе. Был способным учеником и успел перед войной закончить 7 классов. Жили бедно, но имели в подсобном хозяйстве корову и овец, которых я пас с 6-ти лет.
Деревня была расположена в живописном месте, рядом озеро, лес. В деревне были кирпичная школа, клуб, больница, магазин. После окончания 7 классов я решил поступать в Витебский кинотехникум. Для подачи документов 18 июня 1941 года я сфотографировался в Витебске и 24 июня должен был получить фотокарточки.
22-го июня 1941 года мы с отцом завершали покрытие крыши хаты дранкой. Сидя на крыше, увидели большое скопление народа на площади у клуба. Отец послал узнать меня, в чем дело. Прибежав на площадь, я узнал, что гитлеровская Германия объявила войну Советскому Союзу. Через два дня я пошел пешком в Витебск за своими фотокарточками. Возвращаясь домой, впервые попал под бомбёжку. Недалеко от подворотни какого-то дома, где я спрятался, упало несколько фугасных бомб. Я сам видел, как нашей зениткой был сбит один немецкий самолёт. Летчик выпрыгнул с парашютом и был взят в плен. Вернулся я домой под большим впечатлением увиденного.
С этого дня немцы каждый день подвергали бомбардировке г.Витебск и шоссе Витебск-Смоленск, по которому в сторону фронта двигались бесконечным потоком наши войска, а в тыл шли беженцы. Неоднократно подвергалась бомбёжке и наша деревня, находящаяся вблизи этого шоссе.
Отец в возрасте 48 лет был мобилизован и направлен Витебским райвоенкоматом в команду таких же запасников 3 категории, которым было приказано двигаться пешком в сторону г.Невеля. Но в районе Городка на их безоружную колонну напал немецкий десант. Наиболее молодых мужчин взяли в плен, а пожилых разогнали.
Отец вернулся домой и мы в тот же день, завладев колхозной лошадью и повозкой, и разместив на ней семью с небольшим домашним скарбом, выехали на родину матери в дер. Макарёнки, которая была расположена вдали от шоссе. Там мы, как и многие другие беженцы из Витебска, поселились в заброшенном сарае на бывшем хуторе деда Федора. Это было в начале июля 1941 года.
Несмотря на глухомань, по проселочным дорогам и тропинкам через деревню нескончаемым потоком шли наши отступающие солдаты: командами, группами и в одиночку. Переодевались в гражданскую одежду и вместе с беженцами шли на восток. Среди отступающих солдат двигались переодетые в красноармейскую форму с оружием немецкие диверсанты. Их выделял сытый и опрятный вид. Одна такая команда диверсантов забрела в наш сарай и попросила продать за советские деньги яйца, сметану, масло.
11 июля 1941 года немцы заняли Витебск. Город горел целую неделю. Отблески пожара, особенно ночью, нам были хорошо видны. На следующий день по проселочной дороге со стороны Витебска появилась колонна немецких бронетранспортеров, мотоциклов и другой военной техники. Путь им указывали те диверсанты, которые заходили к нам в сарай. Следом за ними продолжали отступать на восток наши красноармейцы. Так произошло первое знакомство с немецкой армией.
В нашей деревне и на всем протяжении смоленского шоссе бои продолжались до конца июля. И вернуться домой мы смогли только после окончания этих боев. В хате были выбиты все окна, двери выставлены, внутри все поломано и разбито. В угол хаты попал небольшой снаряд и вся стена была в осколках. По самому шоссе на восток днем и ночью двигались немецкие войска, а на запад под конвоем теперь гнали наших изможденных военнопленных. Картина была жуткая и угнетающая. Так началась наша жизнь в немецкой оккупации, которая продолжилась до 24 октября 1943 года.
Все лето 1941 года наша семья занималась работой на приусадебном участке, ухаживала за скотом. Кроме этого, немцы обязали нас вместе с отцом ходить в образованную вместо колхоза «сельскохозяйственную общину». Весь собранный урожай немцы вывезли в Германию. За работу в общие платили натурой: за день выдавали 0,5 кг зерна, 1кг картошки или других овощей.
В зимнее время (1941-42 году) заставляли работать по расчистке снега на шоссе Витебск-Смоленск. За работу в день платили одну оккупационную марку, на которую можно было купить 0,5 кг черного хлеба или 1 л молока (1 марка приравнивалась к 10 рублям советских денег). Зима выдалась очень холодная с обилием снега и большими морозами. Немцы терпели поражение под Москвой, и движение немецкой техники по шоссе было очень интенсивным, поэтому расчищать снег заставляли не только днем, но ночью. Так мне в 14 лет пришлось познать, что такое ежедневный изнурительный труд на морозе полуголодному в плохой одежде. Семья была большая (6 человек) и еды не хватало.
С наступлением весны нас стали гонять в лес для вырубки деревьев вдоль шоссе и вокруг села. Немцы боялись партизан, которые появились в наших местах весной 1942 года. Работали мы вместе с военнопленными, которых привозили под конвоем из концлагерей Витебска. Взрослые мужики валили деревья, а нас подростков заставляли обрубать ветки и жечь их в кострах. Кормили нас вместе с военнопленными баландой 1 раз в день и давали 0,5 эрзац-хлеба. На ночь возили домой в деревню. Платили: взрослым – 1 марку в день, подросткам – 0,5 марки. Так продолжалось все лето 1942 года. Кроме подневольного труда на нас лежала ответственность по обработке своего участка и ухода за скотиной. У нас в хозяйстве была колхозная лошадка Белка, корова, свинья, овцы и куры. Работали без выходных с раннего утра до поздней ночи. Также на мне, как старшему из детей, лежала обязанность обеспечения семьи солью, спичками и керосином. Это все можно было приобрести у полицейских за самогон. Поэтому в каждой деревенской семье было налажено самогоноварение. Нашей семье тоже пришлось приобщиться к этому ремеслу. Обмен самогона был возложен на меня. Иногда с этим товаром приходилось ходить на толкучку в г.Витебск, где у меня часто отбирали самогон и случалось много всяких неприятностей и обид.
Однажды осенью немцы приказали пригнать всех лошадей в ветлечебницу якобы для осмотра в г.Витебск. Отец болел (у него была язва желудка и болезнь позвоночника), поэтому верхом на лошади в Витебск поехал я. Там меня забрали в обоз для сопровождения лошадей на фронт. Команду из таких же пацанов как я поместили в коробку сгоревшего на пожаре дома. Имея маленький рост и тощую фигуру, я нашел в коробке небольшой лаз, пролез незамеченным немецкой охраной, и бросился наутек. Это был мой первый побег из-под немецкого конвоя, который, возможно, спас мне жизнь, т.к. большинство ребят из нашего села домой не вернулись, попав под бомбежку где-то в районе Велижа.
Зима 1942-43 года прошла, в основном, в такой же обстановке. С ранней весны, в связи с отступлением немцев, из под Москвы и приближением фронта к Белоруссии, немцы стали усиленно строить оборонительные сооружения под Витебском. Одним из поясов фронтовых сооружений оказалась деревня Вороны. Все жители окрестных деревень и военнопленные под усиленным конвоем немцев и полицейских были привлечены к сооружению окопов, блиндажей, дотов и других заграждений. Строили все лето. Большинство домов в деревне, в том числе и наш дом, заняли немцы. Нас вместе с малыми детьми выселили в сарай. В сарае мы прожили с августа по октябрь 1943 года. Наступили холода. Жить стало трудно. Почти еженощно на Витебск совершались налеты и бомбежка советской авиации. Часто бомбы падали и на нашу деревню.
24 октября 1943 года рано утром немецким комендантом в связи с приближением фронта было отдано распоряжение о выселении всех жителей деревни Вороны на запад.
Наша семья погрузилась на телегу и под конвоем немцев отправилась вместе с другими жителями в западном направлении. Наша лошадь Белка к тому времени пала, и мы на опять-таки самогон приобрели у полицаев другую неказистую лошаденку. На телеге вместе с оставшимися пожитками ехали наши младшие дети: Аля - 6 лет и Сеня – 3,5 года.
Перед самым выездом нас отсортировали. И всех молодых, в том числе и меня с сестрой Анной, отделили в отдельную колонну. Сначала колонна двигалась в сторону Витебска, затем повернула на юго-запад в сторону Орши. По пути к колонне добавлялись все новые и новые выселенцы из близлежащих деревень. Много было выселенцев из Брянской и Орловской областей, пригнанных в Белоруссию для рытья окопов в течение лета 1943 года. Колонна растянулась на 5 км. Охраняли колонну немцы и полицейские с овчарками. Днем я двигался в своей колонне, а ночью пробирался к семье. Питались тем, что успели захватить с собой и приобретенными по дороге овощами с полей. После Орши наша колонна свернула на шоссе Москва-Минск и примерно через 8 дней достигла города Борисов. После Борисова опять началась сортировка. Более работоспособных отправили дальше в сторону Минска, а нашу семью с маленькими детьми отправили в лагерь для восточных беженцев на окраине г. Ново-Борисова. Я сумел убежать из своей колонны, и опять был вместе с семьей.
При въезде на территорию лагеря, бывшей канифольной фабрики, у нас отобрали лошадь и разрешили взять с собой только одежду и то, что мы могли унести с собой. Сестра Аня тоже сбежала из своей колонны и разыскала нас через несколько дней.
В лагере нас вместе с другими семьями поселили в большой деревянный сарай – бондарный цех. Из пустых бочек мы с отцом смастерили в углу цеха нары. Есть было нечего, очень голодали. Мать с младшими детьми ходила побираться в близлежащие села, я с младшим братом Алексеем выпрашивал остатки пищи у немцев. Отца, сестру Аню и меня заставили работать на толевой фабрике по производству рубероида, сапожного крема и еще какой-то смазки.
Мы прожили в этом лагере до 1944 года. Среди беженцев от голода и холода начались болезни, стал косить сыпной тиф. Все из нашей семьи переболели им и никто не умер, хотя рядом смертей было много. Хоронили умерших прямо здесь - в ямах на территории лагеря.
Когда жить в сарае стало совсем невыносимо, одна из местных жительниц, работавшая вместе с нами, сжалилась и пустила жить в свой дом, недалеко от лагеря. Звали её Волкова Екатерина и она жила со своей матерью бабой Лушей. Эти добрые женщины спасли нас от холода. А вот голод пришлось преодолевать самим. На фабрике нам давали скудный паек - 0.5 кг костричного хлеба и немного круп – овсяной и ячневой. Работа была тяжелой – в жаре и дыму от расплавленного гудрона.
Так мы прожили до мая. В мае 1944 года началось наступление наших войск в направлении Орша-Минск. Опять немцы стали готовить оборонительные сооружение, но теперь на реке Березине и забрали с толевой фабрики более половины рабочих, в том числе и меня с сестрой Аней. Нас с Аней разлучили. Меня и других подростков посадили в товарный поезд и отправили в сторону Минска. Под Минском высадили и в течение недели мы рыли окопы, потом опять погнали в сторону запада. Красная Армия быстро наступала и нас опять погрузили в товарные вагоны и повезли в направлении Польши.
Где-то в середине июня 1944 года нас высадили на станции г. Розвадов и направили пешком 20 км строить оборонительные сооружения на берегу реки Сан. По этой реке в 1939 году проходила граница между СССР и Польшей. Здесь мы проработали более 2-х недель. И опять под натиском советских войск немцы выстроили нас в длинную колонну и погнали дальше на запад. Гнали двое суток, переправли по мосту через реку Вислу в г. Сандомир и разместили в концентрационном лагере, где раньше находились уже уничтоженные евреи. Из этого лагеря нас командами по 50-100 человек гоняли на западный берег Вислы строить оборонительные сооружения, вырубать лес и кустарник.
И вот, однажды, вырубая кустарник с двумя братьями-близнецами из Могилевской области, мы решили бежать. Охраняли нас два старых солдата-поляка, служивших в немецкой армии.
Углубившись в лес, я бросил тяжелый топор с длинной рукояткой, снял лагерную одежду и, оставшись в трусах и майке (день был жаркий) добежал до ржаного поля и долго, пригнувшись, перебежками бежал по нему. За мной никто не гнался. Примерно километров через 5, я остановился и решил переждать во ржи до вечера. Когда совсем стемнело, я перебежал через дорогу, по которой проезжали немецкие автомобили и направился в сторону видневшегося хутора. Зайдя на хутор, встретил во дворе пожилого мужчину-поляка. Увидев меня полуголого, он испугался и схватил топор. Когда я заплакал и стал просить, чтобы он укрыл меня от немцев, он смилостивился. Завел в свою хату (семья его уже спала), накормил меня хлебом с молоком, достал старую рубаху, штаны и отдал их мне. Оставить меня у себя он не захотел, объяснив, что к нему часто заезжают немцы. Он повел меня в расположенное невдалеке село, где жила его мать, сестра и её муж с ребенком. Их семья очень доброжелательно относилась к русским и ждала их прихода. Зять неплохо разговаривал по-русски. Они все вместе решили, что спрячут меня в схроне, недалеко от села, где они прячут от немцев лошадь и корову. И вот ночью, я с паном Янеком (так звали хозяина) отправились вдвоем в овраг, где отыскали вход в небольшой схрон, где уже находились лошадь и корова.. Места для меня не было, и мне впоследствии пришлось самому расширить схрон для лежака.
Так мы стали проживать втроем: белая тощая лошадь, бурая корова и я. При наступлении темноты я выходил из схрона, выносил навоз, рвал траву для скота, иногда залазил в соседние огороды и рвал овощи для себя. Два раза в сутки доил корову и пил парное молоко. Ежедневно на рассвете приходил хозяин, приносил мне немного еды и забирал молоко, рассказывал мне новости. Однажды в овраге появились какие-то люди, но вход в схрон они не заметили. Так прожил я две недели.
И вот где-то в конце июля 1944 года вдруг начались сильные взрывы. Я, сидя в своем убежище, не мог видеть, что происходит. Но заметил, как по оврагу пробежала группа немцев. Всю ночь была сильная стрельба, несколько снарядов взорвались в овраге. Утром пан Янек ко мне не пришел. Я прождал его до обеда, затем вылез и пошел в сторону села. Выходя из оврага, увидел танк с красными звездами. Это был первый советский танк, который я увидел за три года оккупации. Я подбежал к танкистам, их было трое. Я с радостью стал им рассказывать, кто я такой и как тут очутился. Узнав о том, что я охраняю лошадь и корову, младший лейтенант сказал, что у них тяжело ранен танкист, и его надо отвезти в лазарет в Сандомир (примерно в 15 км).
Вместе с младшим лейтенантом мы пошли в село к пану Янеку (в селе уже было полно наших). Янек дал согласие запрячь лошадь. Я привел ее из оврага, хозяин ее запряг. Положили на повозку тяжело раненного танкиста и мы с паном Янеком поехали по дороге, где уже нескончаемым потоком двигались наши войска. В Сандомире мы сдали раненого в лазарет и я тут же с радостью стал общаться с красноармейцами. Один из них старший лейтенант, впоследствии оказавшийся сотрудником СМЕРШа, предложил мне пройти с ним, даже не дав мне попрощаться с паном Янеком.
Таких, как я, оказалось в Сандомире немало. Нас собрали в команду человек в 30 и под конвоем переправили через Вислу. Потом, через километров 15 пешего хода привели во двор сохранившейся тюрьмы т.н. фильтровочного лагеря. Там уже было собрано несколько сот людей. Среди задержанных были люди разных национальностей: русские, украинцы, белорусы разного возраста от подростков до стариков. Среди них были и женщины с детьми. После основательных допросов мужчин делили на 2 категории: первая – мужчины, годные к службе в армии и вторая – подростки и старые больные мужчины.
Из первой категории подозреваемых в добровольной службе немцам (власовцев, полицаев) арестовывали и под конвоем отправляли в тыл для определения их дальнейшей судьбы. Остальных отправляли в т.н. штрафные батальоны для «искупления своей вины перед Родиной».
Мне было 16 лет, на вид ещё меньше и я оказался во второй категории и получил справку, что направляюсь к месту своего жительства в деревню Вороны Витебского района. С этой справкой я самостоятельно и отправился в путь домой: без денег, без продуктов, без документов. Добирался я до дома 2 недели. Просился и ехал до границы в воинских эшелонах, в т.ч. и на открытых платформах среди танков и орудий. От Бреста до Минска ехал вместе с ранеными красноармейцами. От Минска до Борисова добирался на товарняках. В пути часто проверяли документы и посмотрев мою справку меня тут же отпускали. Таких, как я, двигавшихся с Запада на Восток были многие тысячи. Питался в дороге, попрошайничая еду у красноармейцев.
Добравшись до Ново-Борисова, где я оставил свою семью, я разыскал бабу Лушу. Она мне сообщила, что наша семья своим ходом отправилась домой в Витебскую область. И я опять товарняком через Оршу отправился на розыски своей семьи. Было это конце августа 1944 года.
Приехав в Витебск, я увидел сплошные руины. Гражданского населения почти не было. В основном, в городе были наши солдаты и немецкие военнопленные, разбиравшие развалины домов и расчищавшие улицы. Из Витебска пешком отправился в Вороны. В Воронах не осталось ни одного целого дома, всё было изрыто окопами и воронками от снарядов. На месте нашей хаты лежала небольшая кучка битого кирпича. Людей почти не было, но, встретив одного знакомого, узнал от него, что он встречал моего отца. Отец в разговоре с ним сказал, что они собираются жить на своем старом месте в деревне Стугрёво.
Я тут же отправился туда. Шёл по проселочной дороге, боясь сойти с неё, т.к. всё вокруг было заминировано, знакомые с детства деревни все сожжены . Именно здесь больше года стоял фронт. Изредка на дороге попадались машины с красноармейцами. Гражданских людей не было.
В Стугрёво я тоже никого не нашел и от деревни почти ничего не осталось. Только на месте бывшего центра стояла виселица. Сильно расстроившись, я решил вернуться в Витебск. Проходя через деревню Скуловичи, в которой осталось 4 хаты (до войны было больше ста), я встретил знакомых, от которых узнал, что наша семья живёт недалеко от деревни в землянке в одном из оврагов. Не помня себя от радости и не имея сил от голода, я бросился туда. Ещё издалека я увидел ряд землянок, в одной из которых я нашел своих. Мать, увидя меня, чуть не упала в обморок. Мы не виделись 4 месяца и им кто-то сообщил, что всех взятых в Борисове немцы расстреляли под Минском. Сколько было слёз и радости, что я возвратился чуть не с того света! Эта встреча произошла 28 августа 1944 года.
В землянке вместе с матерью проживали трое младших детей: Аля, Лёша и Сеня. Отец был мобилизован в трудовую армию для восстановления Витебска. Ему было 52 года. О старшей сестре Анне сведений никаких не было.
Наша семья жила тяжелой голодной жизнью, питались в основном рожью, которую засеяли осенью 1943 еще до эвакуации, и которая хорошо уродилась на следующий год. Никаких овощей и фруктов не было. Отец приходил пешком из Витебска раз в неделю и приносил с собой полусгнившую селедку, капустные листья, иногда несколько картошин, луковиц и соль. Я работал в восстановившемся колхозе на различных работах, в основном, на лошадях. Шла война. Мужчин в деревне не было и вся тяжесть работ ложилась на женщин и подростков, которых в деревне было не более 10 человек. Потом начали возвращаться инвалиды. Все ждали Победы.
Осенью 1944 года в колхоз прибыл трактор ХТЗ. Трактор был старый, привезенный из тыла, часто ломался. Я попросился прицепщиком на трактор. Меня взяли. Приходилось часто ходить пешком за 15 км в Селютскую МТС за различными запчастями. Однажды при очередном посещении МТС меня пригласил к себе директор МТС и после небольшой беседы предложил направиться на учебу в восстанавливающийся Городский техникум сельского хозяйства по специальности техник-механик. Я с радостью принял это предложение. Нужна была справка об окончании 7 классов, которые я закончил с отличием в 1941 году. За этой справкой я отправился в Богушевск, в 40 км от Витебска, где заведующим РОНО работал наш бывший директор школы. Он меня узнал и выдал справку по всей форме.
С этой справкой и характеристикой от директора Селютинской МТС в начале октября 1944 года я поехал учиться в Городокский техникум механизации сельского хозяйства в 30 км от Витебска. В техникуме уже шли занятия, но со всей Белоруссии ехали хлопцы учиться на механизаторов. Среди них были раненые, бывшие партизаны и красноармейцы. Некоторые имели всего 4-5 классов образования. Поэтому учащихся разделили на 2 группы. Срок обучения был сокращен до 3 лет. Город Городок входил в прифронтовую зону, и был полностью разрушен. От техникума тоже ничего не осталось. Занимались в подвале разрушенного здания. Вместо классной доски использовали бочку из-под керосина, в которой жгли дрова и обогревали подвал. Писали на оберточной бумаге или на газетах. С питанием тоже было очень трудно. Питались по карточкам и в студенческой столовой. Постоянно голодали. Из дома я ничего не получал. После учебы занимались работами по разборке завалов и восстановлению корпусов техникума.
1 января 1945 года нас постигло большое горе - в возрасте 52 лет умер отец. Заработав в Витебске небольшие деньги, он решил поехать за картошкой в Лепель, где она была дешевле. По дороге заболел, отказал желудок. По возвращении домой пролежал сутки и умер. Мать осталась с тремя малыми детьми. Леше было 12. Але – 8, Сене – 5 лет. Похоронили мы его вдвоем с соседским парнем.
Семья наша осталась без основного кормильца и проживала в землянке. Наступили очень тяжелые времена. В выходные дни я вынужден был собирать на полях капустный лист, выпрашивал у проходящих военных эшелонах остатки еды и все это привозил в деревню. О себе уже не думал. Старались вместе с матерью спасти малых детей. Брат матери Тарас, видя наше бедственное положение, предложил нам с матерью отправиться в Литву за коровой, а самому присмотреть за детьми. Он отдал нам вещи родной сестры матери Агафьи, которая умерла от тифа, кое-какие вещи остались от отца. И вот мы с матерью отправились из Витебска до Полоцка и дальше в Литву. Кое-где ехали на попутном транспорте, кое-где шли пешком. Заходили в разные села, меняли вещи, просили подаяние. Встречали нас по-разному. Некоторые сочувствовали и давали кто, что мог, другие обзывали «колхозниками» и «коммунистами» и гнали прочь.
Остановившись в одной литовской семье, мы договорились с хозяином о продаже старой коровы за 20 пудов ржи. За 10 дней мы с матерью ходили по окрестным хуторам и собрали 18 пудов ржи, кое-что из вещей хозяин взял в зачет. И вот, наконец, мы приобрели старенькую худенькую коровенку, которая давала в сутки 2-3 литра молока и погнали её домой. Была зима, февраль 1945 года. В день мы проходили км 25-30, ночевали сначала на хуторах у литовцев, потом в деревнях у белорусов. Иногда в бане, реже в доме. Корова стояла на улице. Питались за счет милостыни, которую давали добрые люди. Еду для коровы тоже выпрашивали у хозяев. Люди все были бедные, но, видя наше положение, делились с нами. Война научила всех взаимовыручке. Вернулись мы домой через 2 недели в начале марта. Аля и Сеня опухли от голода, сидели и плакали на нарах в землянке. 12-летний Алексей спасал их от голода как мог. Теперь у нас была маленькая корова, и дети были спасены.
За длительное отсутствие (20 дней) меня исключили из техникума, и только ходатайство некоторых преподавателей, знавших моё бедственное положение и отличную учебу, спасло меня от отчисления.
С приходом весны началась посевная работа на подсобном хозяйстве в 15 гектар. Из Восточной Пруссии пригнали, отобранный у немцев, скот. На восстановлении техникума пригнали пленных немцев. Нам выдали винтовки и поручили их охранять.
Я каждые выходные ездил домой и пытался хоть чем-то помочь матери. Нашей семье выделили огород, где мы собирались посеять картошку. Нужны были семена. Всё это приходилось решать мне, 16-летнему подростку.
День Победы я встретил в Городке, где состоялся торжественный митинг, играл духовой оркестр.. В обед нас хорошо покормили и дали каждому 100 грамм спирта. Радости не было края. Наступили мирные дни.
Свободное копирование
