Потеря

Невзирая на детские неприятности, я росла очень жизнерадостной, старалась быть хорошей дочерью и не расстраивать маму. Но порой выходила за рамки дозволенного. Гуляла, где придётся и сколько заблагорассудится, вещи мои быстро пачкались, рвались и украшались неровными заплатками. Я не подгонялась к образу культурной девочки в ажурном платьице и с пышным бантиком на макушке.

      Неприглядный внешний облик логично дополняла грубоватая речь. Плохим словечкам меня научили подростки. Они играли в карты, бренчали на полуразбитой гитаре, курили сигаретки и тискали девчонок в тех сараях, где прятались бездомные собаки и кошки. Я находилась под выгодным покровительством, малышня и одногодки не дразнили хромую девочку, опасаясь гнева дворовых "королей".

      С "королевами" мы друг друга в упор не замечали. Благородных примеров для восхищения и подражания в женской среде не нашлось. Часто я была свидетелем недетских разбирательств, но тайны старшеклассников заинтересованным взрослым не выбалтывала. Мальчишки меня уважали и беспрепятственно допускали к разбитым в драках носам, локтям, коленям.

      Я промывала и обрабатывала ранки, изредка перевязки делала. Управлялась быстро и ловко. Благо, мама работала медсестрой и разумно укомплектовывала домашнюю аптечку. Йод, зелёнку, вату, бинты, лейкопластырь по любой надобности разрешалось брать без спроса.

      Окровавленным ребятам я неунизительно сострадала. Они не плакали и не выглядели слабыми. Стискивали зубы от боли, матерились, но терпели, поле боя покидали достойно при победах и поражениях. Я старалась подражать.

      А пацанячьи пассии в напряжённые моменты вмиг исчезали. Было стыдно за них. Славно, что Бог создал меня иной! Но мама это мнение не разделяла. Она занимала дочку домашними делами, отвлекая от улицы. Однако умелой хозяйкой я не стала: неправильно пол подметала, посуду мыла, картошку чистила, хлеб резала, пыль вытирала, цветы поливала.

      Неловкие движения вызывали нескрываемое родительское раздражение. Я чувствовала себя непростительно виноватой, из рук постоянно что-то выскальзывало, падало, при этом размазывалось, разбивалось, ломалось. Мама выхватывала веник, тряпку или нож и наскоро орудовала ими сама, указывая, какая я никчемная раскоряка.

      Она упрекала больно, часто и громко, в порыве злости крепких выражений не стеснялась. Сравнение с недоенной коровой, подчёркивающее мою медлительность, выглядело почти безобидно. Чаще дочь была «дрянью паршивой», «тварью неблагодарной» и «скотиной безрогой». Я боялась верить услышанному, забивалась в уголок, плакала и мучилась сомнениями: нужна ли кому-нибудь такая плохая девочка? Считала, что приношу одни неприятности.

      Непродолжительные семейные дрязги превращались в масштабные несчастья, которые искажали и раздавливали безгрешную детскую суть. Ни приласкать, ни успокоить меня мама не считала нужным. Только безжалостно стращала: «Не пищи, а то хуже будет!». Куда уж хуже? И так тошно. Потом монолог продолжался: «Сейчас как маздану, так соплями красными умоешься». Имелось ввиду, что нос до крови разобьёт.

      Иногда я дерзко отговаривалась, затем умолкала, содрогаясь от дикого страха наказания. Но злые угрозы в исполнение не приводились. Преследовалась другая цель – запугать. Однако вместо покладистого смирения в моём сердце, готовом любить весь мир, закипала настоящая ненависть. Хорошо, что она была точечной, рассыпчато-мимолётной, бездеятельной. Острота детских обид с годами утихла, но пережитые горести осели в Душе неистребимой мутью.

      Однажды вечером очередной скандал настиг меня в полутёмной комнате. Расстроенная и внутренне опустошённая, я сидела на широком подоконнике и наблюдала за бушующей непогодой. Побаивалась её. Затянувшийся осенний дождь свирепо заливал всё вокруг тоской.

      Холодные ручейки безостановочно струились по оконным рамам, напоминали горькие слёзы и навевали недобрые мысли: нажать, что ли, посильнее на стекло, к которому прижималась щекой. Дело нехитрое! Если оно разобьётся, мигом выпаду на безлюдную улицу, прямо на мокрый асфальт. Высоко, третий этаж, наверняка насмерть разобьюсь. Лужи покраснеют от крови – нехорошо. Зато мама не будет больше мучиться со мной. Может, чуть пожалеет, если исчезну. Или заплачет. А потом успокоится.

      Я уныло вздохнула и в твёрдой уверенности, что лишняя на этой земле, надавила на холодное стекло озябшими ладошками. Так хотела на небеса! К тёплому солнышку, укрывшемуся за грозовыми облаками, к ласковому ветру. Серая тучка, нависшая над домом, звала меня и немного хмурилась в ожидании опаздывающего седока. Я торопилась на ней прокатиться.

      Одно, второе усилие, и кусочки сухой замазки рассыпчатой горстью полетели вниз. Ещё капельку постараться! Но руки вдруг неловко соскользнули с хрупкой опоры и немощно повисли вдоль неподвижного тела. Оно будто окаменело, критический момент затянулся, недремлющий Ангел-хранитель уловил сигнал опасности и рванул на подмогу. Не опоздал! Мастерски распростёр могучие крылья,  укрыл меня от душевной непогоды, уберёг от дурного шага.

      Я отложила следующую разрушительную попытку, отвлеклась на ясный нежданный свет. Сквозь сизое облако к неуютному подоконнику пробился озорной лучик солнца, завибрировал жёлтым бликом, затем нежно упал на лицо и блеснул радугой на мокрых ресницах. Грозовая мгла развеялась, с фатальным решением стоило повременить. Не слишком дурна моя жизнь!

      Утёрла я непрошеные слёзы и ушла подальше от сырого окна. Согрелась, успокоилась. Чуть обмозговав проблему, определилась, что не буду пока умирать, обязательно докажу маме свою самостоятельность. Не стану ждать добрых слов и ныть по пустякам, надеяться на помощь. Обойдусь! Всё смогу! Под громовые раскаты уходящего ненастья родилось первое категоричное «я сама». Жестковато для семи лет, но так уж вышло.

      Маме бы насторожиться, сбавить ругательный пыл, но тревожных перемен она не заметила и продолжала свою воспитательную политику. Порой грозилась меня в Детский дом сдать, если выйду из повиновения. Сначала испуга не было. Приятно верилось, что там добрые воспитатели и справедливые порядки. Приспособлюсь! И с детьми одинокими подружусь. Вместе легче всякие неприятности переживать.

      Узнав о благих предположениях, мама разгневалась, кричала до хрипоты, что не простой Детский дом будет, а Дом инвалидов, где непременно «загнусь и сгнию» без неё. Предполагаемый вонючий процесс мне жутко не понравился, я капитально запаниковала и опять обросла дурными мыслями.

      К счастью, дневные тревоги без остатка рассеивались целительными цветными снами. По утрам очень хотелось жить! Долго-долго! Чтобы радостей много-много насобирать. Я уверовала в светлое будущее. Вот вырасту и уеду навсегда из дома!

      Неслучайный замысел с годами обретал новые оттенки, но суть не менял. С каждой удачной попыткой обойтись без маминой защиты детство уходило, уходило, уходило… Не важно, к кому и куда. Безвозвратной потерей оно мчалось прочь от меня.