И вот нам предстояло уже приземлиться в Минске. Подлетая к столице Белоруссии, мы оказались невольными свидетелями ужасающих разрушений. Почти все жилые дома были полностью разрушены, торчали только кое-где уцелевшие стены. Мы приземлились близ Минска и задержались там ненадолго; пополнив запас горючего, мы продолжили наш полет. Теперь оставалось ждать приземления в Москве.
Меня несколько удивило, что наши попутчики, лейтенанты, буквально не отходили от меня и моих «немецких друзей». Они с нами не контактировали, со мной не перебросились ни одним словом, а вот «любопытство» по отношению к нам не сумели скрыть.
У меня же в уме четко вырисовывались встречи с отцом и матерью, уже далеко не молодыми людьми. Вспоминая мой приезд в Ленинград из Испании в 1938 г., я как бы наяву видел, как тогда тепло, со слезами встречали меня мои родители, хотя по времени мы не виделись значительно меньше, чем теперь. Я не мог забыть и того, как расставались перед моим повторным отъездом за границу в 1939 г. Сколько было печали, тревоги у отца и матери, но ведь они не только не знали, но и не могли предположить, куда и в качестве кого их сын отбывает...
Я представлял себе, что уже в Москве, вхожу в кабинет начальника «Центра» – Директора, а после короткой беседы с ним встречаюсь с полковником Старуниным (я не знал, какое он звание имел в это время, а тогда он был полковником). Хотел также встретиться с комбригом Брониным.
Я не терял веры, что просьба о моем приеме для доклада лично И.В. Сталиным будет тоже удовлетворена, а это, как мне представлялось, должно было иметь немаловажное значение для интересов нашего государства.
Время от времени я смотрел на «завербованных» мною гестаповцев и даже заговаривал с ними, подчеркивая свое абсолютное спокойствие и убежденность, что мы поступаем правильно, решив вместе направиться в «Центр» для продолжения совместной работы в интересах Советского Союза.
Неожиданно один из членов экипажа с улыбкой на лице сообщил нам, пассажирам самолета, что «путешествие» заканчивается и мы приближаемся к столице могучего Советского Союза – победителя. Мне казалось, что после этого объявления время потянулось слишком медленно, хотелось быстрее вступить на родную землю. У меня, по непонятным причинам, создавалось впечатление, что я покинул Москву совсем недавно, и, больше того, мне уже начинало казаться, что не было никаких тяжелых переживаний, трудностей в моей разведывательной деятельности и в жизни вообще за все время моего пребывания за рубежом. В то же время невольно думал о том, где сейчас находятся Золя и Виктор, их семьи, хотя от генерал-майора Драгуна я знал, что они и их семьи живы и здоровы, что с ними установлена «Центром» связь. Думал я и о многих других, о судьбах которых ничего не знал. Не знал я ничего и о Блондинке, которая осталась вместе с нашим сыном Мишелем, с женой генерала Жиро, бельгийской графиней Изабеллой Русполи и женой брата генерала Жиро, интернированными в Германии. Думал я и о глубоких стариках Жаспар, с которыми меня связывала искренняя дружба, и о многих других. Не мог я не думать и не переживать за судьбу Рене.
Меня угнетали мысли и о том, как состоится в «Центре» моя встреча с Отто, настоящую фамилию которого я узнал от гестаповцев, – с Леопольдом Треппером.
Свободное копирование
