Настал день моего отъезда в Ленинград. О моем прибытии в Москву я сообщил родителям по телефону. Меня с нетерпением ждали.
Родители, сестра с мужем и маленькой дочкой продолжали жить на углу улицы Чайковского и проспекта Чернышевского. Несмотря на то, что квартира была коммунальной, она была очень хорошей. Этот дом когда то принадлежал архитектору, профессору и был построен по его собственному проекту. Сам профессор Чижов вскоре после революции принял новую власть. Он уже давно умер, а его жена и дочь с мужем жили в большой квартире. В нашей квартире было четыре комнаты, одну из них занимали отец и мать, другую, самую большую, – сестра с мужем и дочкой, я – комнату около 20 метров. Все они были изолированными. В четвертой комнате жила небольшая семья. Кстати, несмотря на то, что я во время войны находился на службе в Главразведупре, а мои родные были в блокадные дни эвакуированы, следовательно, на занимаемые комнаты была оформлена бронь, после войны мы лишились нашего жилья, бронь была признана недействительной.
В доме меня многие знали, но привыкли видеть почти всегда в военной форме, а в юношеские годы, когда я учился в школе и работал на заводе, я любил щеголять в юнгштурмовке. И вот вдруг я появился, но всем заграничном и даже в мягкой шляпе. Естественно, мне задавали вопрос, что это значит? И в данном случае я не мог ничего объяснить. Не мог даже сказать, где сейчас продолжаю работать! Это тоже было нелегко.
Не буду подробно останавливаться на проведенном в Ленинграде времени. Все дни были очень насыщены. Наш институт «Интурист» слился за это время с 1-м Ленинградским государственным педагогическим институтом иностранных языков. Я был оформлен студентом IV курса французского факультета. Надо было получить все документы, а также выяснить, что надо сделать, чтобы продлить отпуск, то есть прервать обучение на какой-то срок (мне был предоставлен отпуск до 1 сентября 1939 г.).
Хотелось побывать и в штабе ПВО Кировского района, на заводе, где я работал. Были и интересные встречи с моими старыми друзьями, но я всегда испытывал определенную стесненность, что о моей жизни я ничего не могу рассказать.