День заседания Комитета комсомола был назначен, и Марлен Нахапетов сообщил мне дату заседания с разбором персонального дела Виноградского. Я понимал, что все предрешено, но формулировка внушала мне некоторую надежду, – все-таки не персонального дела Качана.
Из всего комитета мне звонил иногда только Нахапетов. Он подолгу со мной разговаривал, и я, вроде бы, чувствовал его поддержку. Я не знал, будут ли приглашены другие участники моей злосчастной беседы с Виноградским, – Меркин и Якубов, –, когда я отдал ему жалобу и его письмо. Я подумал, что неплохо бы нам собраться, чтобы говорить всем одно и то же, не допуская расхождений.
Мы встретились в квартире Володи Меркина, кроме нас с Володей, был Марлен Нахапетов и Арик Якубов.
Разговор о Виноградском вообще не шел. Я знал, что он от всего отказывается. Несмотря на то, что все ребята были уверены, что письмо было переписано другим почерком, Игорь твердо стоял на своей версии.
Она заключалась в следующем. Он письма у меня не брал, следовательно, ничего не переписывал, оно написано не им, а другим человеком.
Для меня его позиция создала значительные трудности морального порядка. Мне, по идее, можно было сказать правду и повиниться, сказав, что письмо я ему передавал, но тогда я, конечно, сильно подводил Игоря, выставляя его вруном. Но, наверное, я в этой ситуации в какой-то степени реабилитировал себя. Ведь Марлен, Володя и Арик могли подтвердить, что никакого сговора не было. Я и подумать тогда не мог, что Игорь решит совершить подлог. Самое главное, что я именно так и собирался рассказать на заседании комитета о том, как всё было. Правда и только правда.
– Да-а, – сказал Володя, – для Игоря – это гроб. – Его не только выгонят из комсомола, но и исключат из института.
Зная порядки в комитете, я тоже в этом не сомневался. Но мог ли я сказать иное?
Арик поддержал Володю:
– Тебя из института исключать не будут, а его исключат обязательно.
– Как же это будет выглядеть? – спросил я, – каждому ясно, что письмо переписано, оно отличается от первоначального. – Хотя с таким же основанием можно утверждать, что письмо подлинное, а ошибки возникли при переписке ребятами в факультетском бюро. Вероятность та же.
Марлен молчал. Он тоже присутствовал, когда я встречался с Виноградским, и знал, как было дело. Он смотрел то на меня, то на Володю, то на Арика и не проронил ни слова. Почему-то я в нем был уверен.
– Марлен – такой верный друг, что подтвердит любые мои слова, – был уверен я.
Мы еще долго разговаривали, взвешивая обе позиции. Теперь и Марлен принимал участие в общей беседе.
Как-то постепенно все склонялись ко второму варианту. Мне казалось, что это общее мнение. Я чувствовал себя не очень уютно, – ведь мне предстояло врать, но меня убеждали, что в данной ситуации – это наилучший вариант. На том и порешили. Расходились поздно вечером, понурые, но все же с надеждой, что все обойдется.
Свободное копирование
