I. Узкое общество
Бытие и быт академиков в СССР. Часть первая
Введение
В этой части своих воспоминаний я расскажу об образе жизни академической среды, в которой мне довелось провести спокойное и счастливое детство в атмосфере достатка, любви, книг и умных разговоров. Название связано с санаторием «Узкое», академическим санаторием под Москвой, где регулярно отдыхал мой отец Д. Е. Охоцимский, член-корреспондент АН СССР и будущий академик РАН. Мне показалось, что название санатория неплохо отражает своеобразный характер академического сообщества, одновременно демократический и элитарный. Там, в бывшем имении князей Трубецких, академики отдыхали также основательно как работали, а некоторые (напр., Д. С. Лихачев), там просто жили. Сотрудники отдыхающих академиков должны были проделывать приличный путь из Москвы на общественном транспорте ради того, чтобы что-то обсудить или подписать. Несмотря на привилегированное рождение, мое собственное будущее виделось мне среди тех, кто ездил в автобусах, чем и определилось мое собственное двойственное отношение к данной теме. Будучи сам получателем этих благ, я в тоже самое время завистливо взирал на них со стороны.
Об академических привилегиях вообще известно мало, хотя в политических протестах, приведших к свержению коммунизма, привилегии были популярной темой. Но речь шла только о политической элите. Привилегии ученых и технократов выносились за скобки, отчасти потому, что организаторы протестов нуждались в их поддержке. Впрочем, они не вызывали народного возмущения, так же, как и богатства известных композиторов и певцов, или зарплаты крупных военачальников. А вот партийные бонзы после Сталина уважением не пользовались. Первых лиц втихую называли не иначе, как по имени (Никита, Лёня). На них смотрели, как на простых мужиков, которые пролезли наверх и занимали не свое место. В этом отчасти повинен Хрущев, на которого трудно было смотреть как-то иначе, особенно по контрасту с масштабной фигурой его предшественника. Эти люди были властолюбивы, малокультурны, косноязычны. Они говорили не своими словами, и эти слова постоянно расходились с делами. А если что-то достойное и делалось, то руководили этим профессионалы, которые могли бы справиться и без партийцев – таков был общий приговор, поначалу негласный, но в конечном счете приведенный в исполнение.
Масштаб привилегий ученых и партийного начальства был вполне сопоставим – еще неизвестно, у кого их было больше. Привилегии членов Политбюро теперь кажутся смешными и жалкими. Брежнев, к примеру, имел двухэтажную дачу с двумя туалетами. Ну надо же! Такой дом есть у многих прилично обеспеченных людей в относительно развитых странах. Но даже эта скромная недвижимость не была его личной собственностью. Академики же имели четырехзначные зарплаты, многокомнатные квартиры, казенные машины помимо своих, а также большие дачи, пусть с одним туалетом, зато в полной личной собственности. Все это никогда и нигде не афишировалось, но особого секрета из этого также не делали. Простые люди об этом в той или иной мере знали или догадывались. Но никакого недовольства на эту тему я никогда не замечал. Ученых уважали. В конце концов всем было понятно, что ракеты в космос запускает не Хрущев и не Брежнев. Впрочем, академики тоже не могли бы ничего сделать без той армии рядовых научных работников, которая проделывала под их началом огромную работу. В битве за научно-технический прогресс, они, генералы от науки, бросали подчиненные им полки и батальоны на штурм ракетно-космических высот. Ну не могли же в самом деле обеспечить дачей и машиной каждого кандидата или доктора наук? Так что рядовым науки оставалось, как наполеоновским пехотинцам, носить в своих ранцах маршальские жезлы…
***
Основной фактический материал этих воспоминаний относится к школьно-студенческому периоду моей жизни, примерно с 1965 по 1980 г. После этого я жил отдельно от родителей, и их жизнь «изнутри» уже не наблюдал. В течение 80-х в стране происходили драматические перемены, приведшие в конце концов к почти полному обнулению большинства академических льгот и преимуществ, но эта эволюция выходит за временные рамки моего рассказа. То, что я описываю по своей памяти – это в основном 70-е годы – самый расцвет периода «застоя». Я касаюсь также времен более ранних, опираясь на исторические публикации и рассказы старших.
