1941_12_3

Доглодали последнюю косточку. У Коли спал живот и глаза перестали блестеть. Ужасен этот голодный блеск глаз. Они начинают даже светиться в темноте. Это не выдумка. Институт квартуполномоченных кончился, и меня перевели работать в баню для военнопленных. М.Ф. уже с неделю работает там дезинфектором, и меня к ней же. Она не выдержала работы в Управе по раздаче талончиков в столовой. Ежедневно приходилось выбирать между теми, кто должен умереть сегодня, и теми, кто должен умереть завтра. Мы навострились безошибочно угадывать смертников. И вот стоит перед тобой несколько человек и ты знаешь: дать этому — он все равно умрет завтра или послезавтра, а дать тому — он еще продержится. Сознание, что от тебя зависит укоротить или удлинить срок жизни человека, совершенно невыносимо. Теперь я буду получать аккуратно немецкий паёк: 1 кг. муки на неделю, 1 хлеб, 36 гр. жиру, 37 гр. сахару и один стакан крупы. Этого хватает весьма скромно на 3-4 дня, но всё же иметь три дня в неделю какую-то еду весьма важно. Заведует баней та самая сестра Беднова, которая работала в доме инвалидов. Так как с инвалидами всё кончено, она получила это место и получает доход с того, что за каждое назначение в санитарки или дезинфекторы берет недельный паёк. Меня она встретила в штыки, так как меня назначила Управа и ей никакого пайка не пришлось получить. Бабушка М.Ф. умерла. Мы ее вытащили из-под лестницы; куда ее бросили, и похоронили в Пушкинском садике против церкви. За рытье могилы нужно было дать хлеб, и мы его дали, хотя нам, кажется, легче было бы умереть.

Трупы в доме инвалидов лежат в подвале…То, что мы увидели, не поддается никакому описанию: около десятка совершенно голых трупов брошены, как попало…

Ночью мне пришла гениальная идея. Немцы очень празднуют Рождество, а у нас имеется большой ящик еще дореволюционных ёлочных украшений. Начну менять игрушки. Иногда нам попадаются немецкие газеты. Сообщения в них такого же качества, как и в наших, но имеются частные объявления, и они больше всего дают для понимания немецкой жизни теперь. В магазинах все рационировано. Но по карточкам они получают столько, что нам это кажется сказкой. Рекламы только о зубной пасте и о чернилах «Пеликан». В объявлениях много спроса на старые костюмы и пальто. Книг немецкие солдаты, по-видимому, не читают. По крайней мере мы еще ни одной из них не видели.

Ночью был бой где-то очень близко около нас. Мы пережили даже не страх , а что-то, не подающееся словам. Только представить себе, что мы попадаем опять в руки к большевикам! Я пошла в больницу к доктору Коровину и сказала, что не уйду, пока не получу какого-нибудь яду. Он было попробовал развести свое обычное хамство. Тогда я пригрозила, что поговорю с немцами по поводу микроскопа и молока из детского дома и по многим другим поводам. Тошнило меня разговаривать с этим негодяем. Да ничего не поделаешь. Утих и стал шелковым. Этакая дрянь. Делать гадости — делает, а на расправу — жидкий. Боюсь, что я со своим чистюльством никуда бы не пошла, особенно к немцам. А пойти бы следовало. Но как-то невольно чувствуешь и себя ответственным, особенно перед иностранцами, за всю дрянь, которую разводят разные негодяи. Дал морфий. Только, вероятно, на двоих мало. Хотя мы теперь такие слабые, что нам хватит. А я решила: при приходе большевиков отравиться сама и отравить Николая так, чтобы он этого не знал.