Когда я иду на окраину города в громадный сыпнотифозный госпиталь навещать А.Д.С., я не совсем понимаю, зачем это делаю. От сознания собственной силы? От желания испытать опасность? От мысли показать ему, что вот я какая, или, может быть, доставить ему маленькую радость? Но я больше не люблю его. Все пропало в мгновение ока от "богини", и я не люблю его любовь, его длинные объяснения и скучные упреки. И теперь, ничего никому не сказав, я покупаю бутылку портвейна (магазины закрыты далеко не все) и икру и везу их ему.
Больные лежат на кроватях, на полу в палатах и коридорах, в когда-то белом вестибюле, на лестницах, на матрасах и без матрасов. Окна открыты. Весна. Но воздух тяжелый. Стоит однообразный говор - это бред, хором бредят наголо обритые, заросшие бородами, полуголые... Я шагаю через них, ищу санитара, в коридоре кто-то из лежащих хватает меня за ногу, и я едва не падаю на старика в красной сыпи, с вытаращенными глазами.
- Вы куда это претесь? - спрашивает грязный санитар за каким-то поворотом, у него в руках подкладное судно.- Женщинам сюда нельзя.
Я пихаю ему в ладонь деньги и сверток и умоляю найти С. Затем жду. Наконец санитар возвращается. Французская записка: "Je n'oublierai lamais"... Я иду к выходу.
- Отряхнитесь получше, домой вшей занесете, - кричит мне санитар.
С. выздоравливает, через две недели он дома. И я прислушиваюсь: не звякнет ли, не зазвенит ли что-то внутри меня? Нет, там все тихо. Он мне никто. На двенадцатый день меня начинает знобить. Нет, это не тиф. Я прошла по канату над пропастью, и вот, смотритe, не упала!
Может быть, это я сделала от тайной тревоги, в поисках чистой совести? Может быть. Но в желании пройти по канату, или лечь под поезд между рельсами, или перегнуться с десятого этажа всегда есть свидетельство о неблагополучии, о тайной внутренней драме, о нарастающем конфликте с самим собой. Впрочем, записка "Je n'oublierai jamais", может быть, стоила этого похода? Кто знает! Я довольно долго хранила ее.
Свободное копирование
