Зима кончилась. Затянувшуюся тренировку пора было заканчивать. Предстоящая распутица могла помешать мне.
3 марта я решил сделать последний полет и набрать максимальную высоту. На 6 000 метров я уже поднимался свободно, но прыжок был задуман значительно выше — стало быть, нужно приучать себя к большей высоте.
Натянув на себя меховой комбинезон, пуховые бурки, теплый шлем и забравшись в заднюю кабину, я изнемогал от жары. Летчик Скитев понимал это и, вырулив на старт, требовал взлета. Перед нами в воздух ушло несколько боевых машин. Мы взлетели последними.
Первые 15—20 минут жара еще давала себя знать, но когда альтиметр показал 5 500 метров, я почувствовал холод. На минуту задумался — перенесет ли летчик максимальный подъем, но вспомнив, что он летит с кислородным прибором, успокоился.
Стрелка альтиметра перевалила за 6 500 метров. Самочувствие у меня было бодрое, даже игривое. Слегка перевалившись через борт кабины, смотрел я на землю. Земля была в тумане, и я с трудом различал прямоугольник аэродрома и поселок.
Полуобернувшись ко мне, Скитев поднял большой палец кверху:
«Хорошо! Машина свободно набирает высоту».
Задрав нос самолета кверху, Скитев пытался круче ввернуть спираль, но разреженность воздуха сказалась на работе винта. Тяга была недостаточна. Мотор не давал полной мощности. 7 800 метров.
Убеждаю себя, что высота эта легко переносима, хочу спокойно взглянуть через борт, но голова свисла в кабину, и тело как-то неожиданно размякло. Меня охватила сонливость. Смотрю на большой термометр — он должен стоять на стойке крыльев, совсем недалеко от меня, — но, как ни напрягаю свое зрение, ничего не вижу.
Пытаясь еще раз взглянуть на землю, я с силой перегнулся через борт, и в глазах моих вместо ожидаемой панорамы весело закружились разноцветные кружочки. Пересилив себя, я гляжу на альтиметр. На один миг вижу цифру «8 000», потом восьмерка уходит и остаются одни нули. Они начинают кружиться, рассеивая вокруг себя цвета спектра, исчезают, и я чувствую, что зрение начинает мне отказывать. Ни стрелки, ни нулей — ничего не вижу.
Огромным усилием воли заставляю себя поднять руку на борт кабины, но страшная сонливость парализует все тело. Я хочу шевельнуть ногой, — ноги неподвижны. Смутно вижу лицо Скитева и вялым движением головы даю понять: «Продолжай набор высоты».
Скитев пытается поднять машину выше, и слышно, как воздух режет звенящий винт.
Слабым движением головы я требую подъема и незаметно сползаю с сиденья в хвостовую часть фюзеляжа.
Очнулся я, почувствовав свободное дыханье. Машина находилась в горизонтальном полете. Было легко и весело. Взглянув на альтиметр, я изумился: высота 4 000 метров. Спрашиваю летчика: «Почему не пошли на высоту?» Тот отвечает: «Сделаем посадку — все объясню». Кругами снижаемся на землю, и через несколько минут машина касается посадочной площадки. Нас окружают товарищи.
Скитев рассказывает:
— Поднялись на восемь тысяч двести. Обернувшись, я увидел Кайтанова посиневшим, впавшим в бессознательное состояние, — понял, что плохо парню. Круто «пикнув», я снизился до четырех тысяч, когда Кайтанов, очнувшись, стал толкать меня в спину.
Этот полет укрепил мои намерения. Достигнув высоты 8 000 метров без кислородного прибора, я уже мог итти на прыжок.
На другой день впервые за зиму была сухая и ясная погода. Щурясь от яркого света, я отправился в штаб.
В кабинете начальника штаба произошел разговор:
— Сводка благоприятствует. Все ли у вас готово?
— Все готово. Разрешите итти на предельную высоту?
— А выдержите?
— Сколько возьмет самолет.
Свободное копирование
