ТОЛЬКО ДЛЯ ТЕХ, КТО ЧИТАЛ ПЕРВУЮ ЧАСТЬ!
Вместо предисловия
Дорогой читатель! Вот написала я первую часть повести, которую сейчас бы назвала «Дитя войны»», а потом засомневалась, стоит ли писать продолжение.
Ведь что получается? Война глазами ребенка показалась интересной для всех прочитавших повесть – вопреки моему ожиданию. Теперь от меня ждут продолжения. Но я буду честна перед собою и теми, кто был моей семьей и остался, кто ходил в друзьях – и остался, кто меня не любил – и исчез из моей жизни. И потому все дальнейшее, что происходило в жизни семьи и страны, будет лишь субъективным отражением событий глазами все той же девочки как личности развивающейся. А значит – я снимаю с себя всякие обязательства любыми средствами удерживать читателя надуманной интригой, увлекательным сюжетом. Я пишу о том, что было интересно именно мне, все-таки любознательной по натуре. И пишу в той форме, которая позволит сократить расстояние между далеким прошлым и настоящим днем. Я все время буду заглядывать в будущее, чтобы такой же любознательный читатель не потребовал потом от меня послесловия.
Что меня всегда интересовало? Человеческие судьбы, характеры людей – в их взаимосвязи во времени.
Здравствуйте те, кому это тоже интересно! Прощайте, любители детективов, любовных историй, захватывающих сюжетов. Я сама их люблю, но сегодня нам не по пути.
Автор
1 гл. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Это только для меня, семилетней, вместе с приходом советских солдат в село, война закончилась. А взрослым ликовать было рано. Вместе с освободителями в село приехал СМЕРШ. Это слово произносили только шепотом. Женщины бегали друг к другу секретничать, но почему-то со слезами на глазах. Детей прогоняли. Я только поняла, что этот непонятный дядечка СМЕРШ вызывал по очереди всех мужчин, а женщины провожали своих мужей как на войну – со страхом.
И папа побывал в гостях у СМЕРША, и пока он там сидел да беседовал, мама моталась по хате туда-сюда в страшном волнении.
Папа вернулся целым и невредимым, но очень нервным и неосторожным, раз при мне сказал маме:
– Какая там беседа, Шура! Допрос настоящий. По дням расписал каждый свой поход по селам. И что продал-купил – все выложил, как на допросе. Сказали – еще позовут. Если вопросы появятся. Какие вопросы, Шура? Я все сказал!
И Натку вызывали. Но та от порога заявила, что хочет идти на войну!
– Девочка,– ответили ей добрые дяди из смерша, – не рыпайся, сиди тут пока. В колхозе работы полно. Вон мост надо восстанавливать через речку. А потом поезжай в город, учись там. Стране нужны специалисты.
Не показалась им моя сестра вражеской шпионкой, как я теперь понимаю. Слишком была кволая – тощая и бледная, скорей похожая на подростка с косичками, чем на девушку.
После одной из таких бесед папе разрешили уехать в город и устроиться на работу, чтобы потом вернуться за семьей, то есть за нами.
Еще два месяца мы жили в селе. Сестра помогала в передвижном госпитале – ухаживала за ранеными, мама шила на заказ и ремонтировала одежду.
Пока еще танкисты, освободившие село, стояли в нем, к нам забегали в гости «наши» солдаты, вошедшие в хату первыми.
Понятно, что интерес вызывали не мы, дети, или мама. Все дело было во влюбленном в Наточку черноглазом Сурене Мартиянсе. Он просто поедал глазами старшую нашу сероглазую сестрицу. Уходя на фронт, он сунул ей лист бумаги со своим стихотворением. Так тот и остался среди писем:
Как-то раз зимою в белой хате,
У обрыва речки ледяной,
Встретил девушку простую, Нату,
С украинской чистой красотой.
Мы с тобою встретились случайно,
О любви я думать не могу,
Но пускай не будет это тайной –
Образ твой я в сердце сберегу...
Ната переписывалась с Суреном еще два месяца, а потом его друзья написали ей, что поэт наш погиб в бою…
Оставаться в селе было психологически тяжело: тетя Маруся откровенно тяготилась нами, квартирантами, а мама из-за своей природной щепетильности страдала от невозможности уехать. Надо было ждать, пока восстановят железнодорожные пути в город – не только для военных эшелонов. Даже добраться до станции Апостолово было проблемой из-за расквашенных военной техникой и весенними дождями дорог.
Папа уехал в город на разведку, как говорили старшие.
Каким-то чудом до нас дошло папино письмо, над которым мама и Ната долго плакали. В нем были два страшных известия. Первое – умерла старшая дочка тети Лены, Торочка, а ей было всего шестнадцать лет! Она работала лаборанткой в военном госпитале в Пятигорске, куда семью Дьяченко эвакуировали. Заразилась туберкулезным менингитом, нечаянно втянув из пробирки мокроту больного. Всего три дня понадобилось, чтобы в мозг проникла инфекция и унесла на тот свет нашу двоюродную сестричку и Наточкину подружку.
Второе известие дошло до нашего сознания не сразу. Оказывается, теперь нам и ехать некуда. Дом наш, писал папа, сожгли немцы перед отступлением. Теперь мы бездомные!
Представить себе, что больше нету нашего дома, было невозможно. Дом жил в моем воображении – вместе с садом и речкой под обрывом и никак не хотел умирать. Мне надо было своими глазами увидеть пепелище, чтобы смириться с его смертью. Случилось это через два года после возвращения в Днепропетровск.
Папа жил пока в квартире тети Лены, еще не вернувшейся из эвакуации. Мы могли присоединиться к нему на какое-то время, потому что оставаться в селе было невозможно.
Эти две смерти – Торочки и семейного гнезда – объединились в одну огромную военную потерю. Слава Богу, как говорили мои родители, оставались живыми два наших воина – муж тети Лены, дядя Володя, военврач, и мамин младший брат, Николай. Оба писали нам письма с фронта, уже из Германии слали позолоченные немецкие открытки, и самое интересное – к нам, детям, обращались персонально! В начале письма строчка «Дорогая племянница Люсенька!» вызывала во мне удивительное чувство – гордости. Я для обоих дядей – дорогая! И ничего, что дядю Колю, маминого брата, я еще в глаза не видела, как и он меня, но чувство, что меня любят, просто распирало меня.
Я жила полнокровными впечатлениями от жизни вокруг моей персоны. Именно вокруг, потому что я сама в ней потерялась или отошла на задний план. Материала для наблюдения было так много, что ум не успевал все переварить, а сердце не вмещало еще и чужие беды.
Вот мы сидим на станции Апостолово, куда добрались с помощью все тех же танкистов. Вокруг прямо на полу сидят и лежат грязные, оборванные люди – среди своих узлов: ждут поезда. Меня эта картинка не страшит – она тоже из нашей жизни. Я давно не видела нарядных людей или веселых! Сейчас все – беженцы. Другой категории невоенных людей я не знаю. Одни бегут домой, другие – из родного города, где им не нашлось места. Все вокруг двигаются под аккомпанемент паровозных гудков. В них звучит музыка тревоги и ожидания. Я не знаю пока, что пронесу эти гудки через всю жизнь. Они застряли в кладовой моего сердца и головы – звуки- фантомы...
Свободное копирование
