Иногда Репин устраивал рисование. Кого-нибудь из гостей усаживали и рисовали; я всегда этому была рада. А иногда вдруг вздумает поставить живую картину. В мастерской было возвышение для натуры, в шкапах огромный запас костюмов. Раз захотел он поставить грешницу. Изображать ее должна была я. Светло-розовый шелковый кафтан, в котором он писал сына Иоанна Грозного, был надет на меня задом наперед и уколот в обтяжку по моей фигуре, волосы были распушены и украшены жемчугом и виноградом. Христа изображал Николай Никанорович Дубовской в белокуром парике; его худая, высокая фигура, мастерски задрапированная Репиным, была стильной. Толпу изображали некоторые гости и дети. Смотрел сам Репин. Он радовался, аплодировал и уверял, что главные фигуры в картине лучше, чем у Семирадского. На мясляной он устроил костюмированный вечер. Все должны были явиться в костюмах. Известили нас довольно поздно, на приготовление костюмов оставалось мало времени. Дмитрий Иванович, не бывавший на таких вечерах, меня все-таки отпустил, так как мне очень этого хотелось. Екатерина Андреевна Бекетова, старшая дочь Андрея Николаевича (поэтесса {Тетка Александра Блока.}) помогла мне устроить поскорее костюм. Отец ее был ректором, они тоже жили в университете, почему мы часто виделись. В день вечера она пришла сама одеть меня. Мы устроили костюм русалки или вернее морской царевны. На бледно-голубой подкладке наколота была тюлевая, совсем свободная драпировка, подобранная и опоясанная много ниже пояса длинной травой разных оттенков с белыми цветами водяных лилий, желтыми кувшинками и незабудками, такой же венок был на голове и около выреза лифа; волосы совсем распущены. Пока я ходила в кабинет к Дмитрию Ивановичу показаться и проститься, и в детскую -- поцеловать Любу, Екатерина Андреевна написала стихи:
"Русалка милая, вчера передо мной
Стояла ты в причудливом наряде,
И с головы твоей роскошною волной
Сбегали на плечи волос блестящих пряли.
Ты кудри обвила зеленым тростником,
И незабудками, и белыми цветами,
И вся смущенная, поникнувши челом,
Смотрела на меня счастливыми глазами,
Стыдясь своей красы. И тем мила мне ты
Что эта пестрота воздушного наряда,
Все эти жемчуга, кораллы и цветы,
Надетые тобой на праздник маскарада
Русалочный убор -- но не русалка ты.
Нет, чистое, как снег, беззлобное создание,
Объятия твои на гибель не манят,
И не сулят уста холодного лобзания,
Коварством не блестит твой чудный, ясный взгляд,
Ни вызова в нем нет, ни хитрого признанья...
Наряд тебе к лицу, и в нем ты хороша,
Но все ж сердца влечет к тебе неотразимо
Не вид волшебницы, а женщины душа
И сердце женщины любившей и любимой (*).
(* Стих. "Русалке. Посвящено А. И. Менделеевой" помещено в сборнике стихов Е. А. Бекетовой 1895 г .)
Стихи эти я не успела у нее взять она передала их Дмитрию Ивановичу.
Когда я приехала к Репиным, гостей было уже очень много, и веселье в разгаре. Там сидит комичный художник с огромным красным галстухом, в смешной шляпе за мольбертом с палитрой, с кистями и малюет желающим их портреты, конечно, карикатуры. Это -- Савицкий. Здесь ходит монастырский служка, гнусавя, напевая какие-то куплеты, это Максимов. Огромная мартышка бегает и пристает ко всем -- Волков; польки, цыганки, хохлушки -- сам Репин был типичным малороссом, жена его русской крестьянкой в повязке, маленькая дочка Таня -- забавной обезьянкой; сын Юрий -- запорожцем с настоящим чубом на затылке, который он давно уже себе отращивал. Клодт -- чухонец; жена Крамского -- чухонкой. Только Куинджи и Ярошенко были в своих обыкновенных платьях. Вспоминаю этот вечер, как самый веселый, на каком когда-либо пришлось мне быть. Репин лихо отплясывал гопака, Клодт с Крамской -- чухонский танец; Надежда Яковлевна, китаянка, подговорила заставить меня танцовать русскую. Я не заставила себя долго просить. Костюм был так хорош и легок, что я с особенным наслаждением и настроением протанцовала "мою" русскую. За это, кроме долгих и громких оваций, за ужином удостоили тоста, предложенного Репиным "за лучшую русскую".
Свободное копирование
