Вспоминая время, проведенное в тюрьме, я думаю о том, что и за железными решетками, за каменной тюремной стеной мы не чувствовали себя одинокими, оторванными от жизни, от товарищей. И в тюрьме мы ощущали заботу, помощь товарищей по революционной борьбе. И это чувство поддерживало нас в самые тяжелые минуты, помогало сохранять бодрость, присутствие духа, уверенность.
Отчетливо помню первые часы в одиночной камере... Сквозь дремоту слышу доносящийся откуда-то издалека приглушенный голос: "Товарищ!"
Мне кажется, что это сон, но вот я еще и еще раз слышу это дорогое слово.
Открываю глаза. Осматриваюсь. Стены тусклого серого цвета, впереди в одном углу небольшой калорифер, в другом -- "параша" -- табуретка с крышкой, с вставляющимся фаянсовым сосудом, соединенная со стеной деревянной коробкой, очевидно трубой, предназначёенной для вентиляции.
И опять ко мне доносится голос:
-- Товарищ, жив ты или умер? Вскакиваю. Подхожу к небольшому окошку.
-- Товарищ! Да что же ты не отвечаешь? Подойди к "параше" и подними крышку.
Так вот откуда доносится голос! Невольно оглядываюсь на "глазок" -- маленькое отверстие в двери, через которое надзиратель ведет, если считает нужным, наблюдение за арестантом. Подхожу к "параше", поднимаю крышку и теперь уже ясно, отчетливо слышу слова:
-- Кто ты -- эсдек или эсер? Где тебя арестовали? Почему?
Соседа своего не знаю. Поэтому отвечаю сдержанно. Говорю, что арестован случайно, по ошибке.
-- А пища у тебя есть? Чай, сахар есть? Ничего у меня, разумеется, не было. День в тюрьме еще не начался. Надзиратели еще не скинули своих ночных валенок, в которых незаметно подкрадывались к двери, чтобы подсматривать в "глазок". Сосед предупреждает меня, чтобы я был осторожен.
Но вот опять зовет меня уже знакомый голос. Я поднимаю крышку и слышу голос, понижающийся до шепота:
-- Ты видишь решетку, прибитую гвоздями. Вытащи гвозди, они только вставлены, не забиты. Вынь решетку и просунь руку в трубу.
Я делаю так, как меня учит сосед, и сквозь каменную толстую стену прикасаюсь своими пальцами к руке соседа. Пожать его руку нельзя, но коснуться можно.
Я не знаю своего соседа, но меня уже наполняет чувство близости к сидящему в камере рядом со мной незнакомому, невидимому товарищу. Я уже не чувствую себя одиноким. И это наполняет радостью.
Не успев прийти в себя от неожиданности, слышу голос:
-- Ну же, тащи!
В мою ладонь упирается какой-то предмет. Вытаскиваю узкий пакетик: завернутые в бумагу два кусочка сахара и щепотка чая.
Впоследствии я узнал, как политические заключенные, сидевшие в этих камерах, пробуравили стену. Они выскабливали кирпичи чайными ложками.
Свободное копирование
