Окончив петербургское коммерческое училище Купеческого общества, я поступил в Академию художеств, так как обнаруживал способности к рисованию. Другим моим увлечением была музыка. Я с детства обучался игре на фортепиано, затем учился в петербургской музыкальной школе.
Однако ни живопись, ни музыка не стали делом моей жизни. В двадцать шесть лет я с головой окунулся в революционную деятельность, о которой раньше не имел ни малейшего представления. Как это произошло?
Еще со времени, проведенного в доме бабушки, богатство осталось навсегда связанным в моем сознании с представлением о ханжестве, подхалимстве, угнетении и оскорблении одного человека другим. Я видел, как люди, считавшиеся родными, братья и сестры, становились врагами, готовы были один другому горло перегрызть из-за денег.
Мой старший брат рос и воспитывался в военном корпусе, откуда он вышел сначала в армию, а затем в лейб-гвардию. Братья моего отца также служили в гвардейских кирасирских полках. В нашем доме часто собирались гвардейские офицеры, и я мог наблюдать их бессмысленную праздную жизнь, их надутое чванство, за которым скрывались крайнее нравственное убожество и умственная ограниченность. В моей душе вызывали протест их высокомерие и жестокость по отношению к простым людям, которых они третировали, как рабов.
Вспоминаю такой случай. У моего брата, поручика лейб-гвардии Московского полка, был денщик. Однажды мне довелось быть свидетелем того, как брат, размахнувшись со всей силой, ударил денщика по лицу. У солдата кровь брызнула из носа, но он, держась навытяжку, только тряхнул головой. Я бросился на брата, и только вошедшая в эту минуту мать разняла нас.
-- Ты готов защищать всякую сволочь, -- сказал мне брат. -- Кончишь ты виселицей.
-- Неизвестно, может быть, тебя раньше расстреляют, -- ответил я.
Матери с трудом удалось погасить ссору.
Но с этого дня мы с братом перестали разговаривать. Когда у нас устраивались традиционные обеды с офицерами, товарищами брата, я уходил из дому, чтобы избавить себя от необходимости вести беседу с чуждыми и глубоко антипатичными мне людьми.
Брат со своими друзьями-военными вел разгульную жизнь. Обедам, завтракам, банкетам и вечеринкам не было конца, двери нашего дома всегда были открыты для веселящихся офицеров. Это обстоятельство вызывало у меня глубокую антипатию, теперь мне трудно даже понять, как я мог жить в такой среде. Но нет худа без добра. Позже, когда я в 1901 году попал в тюрьму за участие в студенческой демонстрации, а потом с головой ушел в нелегальную работу, мне очень помогла репутация нашего дома. Полиции в голову не могла прийти мысль, что здесь кто-либо всерьез имеет отношение к революционной работе.
Впрочем, и сам я смолоду отдавал дань своей среде -- одевался у лучших портных, ездил на лихачах, вел жизнь человека, весьма далекого от политики. Благодаря этим обстоятельствам я позднее смог так долго и сравнительно легко рассеивать подозрения полиции.
Свободное копирование
