3-го [августа], вторник.-- Писал письмо, которое отнесла Марья; писал Саше об экзаменах. После писал словарь (цитаты), почти кончил Ва -- все; пришел в 7 час. Вас. Петр., просидел до 8 1/2; после я пошел проводить -- много говорил, и говорил от души, о Лермонтове, о Пушкине, которого он считает легким; говорит: "Раньше я считал Лермонтова дитятею перед Пушкиным, а теперь нет". Он сильно говорил о том, как бы можно поднять у нас революцию, и не шутя думает об этом: "Элементы, -- говорит, -.-- есть, ведь подымаются целыми селами и потом не выдают друг друга, так что приходится наказывать по жребию; только единства нет, да еще разорить могут, а создать ничего не в состоянии, потому что ничего еще нет". Мысль [участвовать] в восстании для предводительства у него уже давно. "Пугачев, -- говорю я, -- доказательство, но доказательство и того, что скоро бросят, ненадежны".-- "Нет, -- говорит он, -- они разбивали линейные войска, более чем они многочисленные".
"Странный, -- говорит, -- вкус: Над. Ег. нравится не то, что должно бы". Я объяснял и оправдывал примером собственного развития: человек на другой ступени развития так странен и непонятен для нас, что мы не поймем его, если не вспомним себя на этой ступени развития, да и себя почти не помним. Ал. Фед. вошел на двор, сказал, чтоб я взял на завтра "Мертвые души" и приходил нынче вечером почитать газеты; в комнату не пошел, потому что, говорит, расстроен. Я этому поверил, хотя может быть справедливо говорит Вас. Петр.: "Он не пошел потому, что видел меня". Когда пошли, я сказал снова: "Если вы не будете ходить, схожу -- не считаю за нужное об этом распространяться, напишу домой -- и только".-- "Хорошо, -- говорит, -- лучше буду ходить, но я могу повредить мнению о вас Терсинских и огорчить их тем;. что вы меня больше любите, чем их".-- "Мнение их обо мне меня не интересует, как и я ими не интересуюсь, огорчиться они этим не могут, да едва ли в состоянии заметить, потому что едва ли предполагают; права судить себя я не признаю и не предполагаю ни за кем, кроме папеньки и маменьки, да и то потому, что они серьезно могут огорчаться и радоваться мне".
В самом деле у меня нынче была тоска по нем, хотя только в голове, в сердце не так много, но в голове сильно, несколько мешала занятиям, и в голове моей было беспокойство. "Единственное, что мне доставляет наслаждение, говорю, кроме книг, это свидания с вами".-- "Но я отнимаю у вас много времени".-- "Раньше думал бы так, теперь я знаю, что время, проведенное с вами, для меня, чтобы говорить без гипербол, в семь-восемь раз полезнее, чем за Нестором или т. п.".-- Это мы говорили по дороге мимо казарм и по Семеновскому полку (разговор начался: "как ваши отношения?" -- я сказал, что отдал 45 р. сер. и что более ничего). А перед этим, когда шли по улице, ведущей до казарм, говорил главным образом о жене: "много благородства", говорит. И, сидя у меня, говорил: "Душа добрая, нежная, сердце способное любить, образованья недостает ей, молода; перейдем, говорит, к вещам не поэтическим: как муж, я пас, не потому, чтобы не было сил, а потому, что нет охоты, а она кажется сладострастна. Зайдемте ко мне".-- "Нет".-- "Почему?".-- "Так".-- "Потому что не одеты?" -- "Очень странно, что вы отгадали, потому что обыкновенно не отгадываете".-- "Это ничего".-- "Ну, нет же".-- После зашел к Ал. Фед., прочитал газеты наши 24 июля -- 1 августа. Во Франции идут назад, следственное дело разыгрывается, Ледрю Роллен, Луи Блан попадают под следствие. Это меня огорчило. Взял "Мертвые души". Вечер прошел весьма хорошо. Люблю Василия Петр., люблю.
Свободное копирование
