авторов

1427
 

событий

194062
Регистрация Забыли пароль?
Мемуарист » Авторы » Boris_Poplavsky » Из дневников - 22

Из дневников - 22

29.04.1929
Париж, Франция, Франция

29 апреля 1929 года Борис Поплавский записал в дневник разговор с Георгием Ивановым. В этой части дневника сохранились и наброски доклада Поплавского о книге Г. Иванова "Петербургские зимы", вышедшей в Париже в 1928 году. Доклад этот он сделал 2 мая 1929 года на собрании Объединения писателей "Кочевья".

 

29.4.<19>29. Разговор с Ивановым: Блок всегда сидел перед своим большим окном вполоборота к собеседнику, говорить с ним было тяжело, но попал в цель -- останется -- относится к делу -- писал о самом главном. <...>

От чего зависит попадать в цель -- от согласия с д<ухом> м<узыки>.

Рембо и Блок гении Формы и Жалости. Рембо был метафизиком от природы, но он был жесток и отходил в даль постигания, и все умирало и останавливалось за ним. Поэтому Рембо гений, но можно его и не читать, ибо он не писал о самом главном, в то время как позор не читать Блока, и это невозможно.

Кузмин и Блок. Два полюса петроградского мироощущения. Кузмин легкий, светский. Блок тяжелый, почти мужицкий. Странное явление -- все лучшие поэты на той стороне: Блок, Мандельштам, Цветаева, Есенин, Пастернак. Только Гумилев на этой. Причем сам Цех говорит, что Гумилев не попадал в цель и был лишь удачным актером.

Но и петроградцы любили революцию по-своему, ибо черные улицы, сугробы, шубы и эскимосские печки в квартирах им казались декоративнее, поэтичнее, может быть, натопленных гостиных. Вообще характерно все-таки неуважение русских литераторов к натопленным гостиным. Можно было бы поделить эмиграцию за и против натопленных гостиных.

Гумилев любил Россию нереальную, гостинно-купеческую, он любил Россию сказочную, сусальную, несколько календарную и воображаемую.

Мне кажется, что речь идет не за и против большевиков, а за и против народной воли, за и против революции как музыки. В общем, революция была для Иванова чем-то антимузыкальным, то есть только явлением гнева. Абзац о Клюеве очень характерен3.

Сумерки Богов, но сумерки Богов, соглашающихся смеркаться, соглашающихся уступить, ибо сами себя осудили.

Начиная читать книгу "П<етербургские> З<имы>", думал найти сборник анекдотов и фактов -- ничуть. Блок, например, удачен, с которым Иванов[1] был хорошо знаком. Следственно, это попытка описания Времени или даже Музыки времени.

Тяжесть Блока в его чрезвычайном придавании значения важности эпохи. -- Теперь будет много мрака -- и т.д. В общем -- в его чувстве зависимости его личной жизни от народа, эпохи, роли в жизни народа, роли в эпохе и т.д. Напротив, удобны люди и легки люди, которые как бы чувствуют жизнь свою вполне в своем распоряжении, своей собственностью. Блок же всегда чувствовал себя во власти, чисто во власти Рока. Для людей же формации Иванова существуют только две чисто индивидуальные проблемы -- любовь и смерть. С этой точки зрения мы скорее за оркестр и за Блока. Но до каких пор? Ведь Блок, Мандельштам, Пастернак, Есенин и Цветаева в один из своих периодов пошли за ним (оркестром -- А.Б.) вплоть до большевиков. Я стараюсь идти за Блоком вплоть до народа, до понимания каждой эпохи как части какого-то цельного музыкального развития, но не до большевиков, которые были, в сущности, как бы, по-моему, неправильным истолкованием и упрощением по существу верной вещи, а именно, русского мистического социализма -- любимого детища и души всей большой русской литературы и публицистики, то есть вопроса о русском софическом добре, о русском ангеле, -- как его называет Борис Божнев[2]. Для Гумилева же ощущения противоположного времени не существовало, он чувствовал себя -- один перед Богом и в пустыне, поэтому так и понимал отдаленные века. Его жизнь была для него его личным делом с Создателем, а не делом Общим. Он виртуоз, а не идущий в хоре. В заключение я хочу сказать, что быть хористом и оркестровым музыкантом всегда кажется чем-то более плебейским, чем быть солистом, хотя и плохим. В эту сторону, кажется мне, должна быть направлена идея чести молодого писателя -- в нешикарную литературу, в нешикарное мирочувствование, подобно разговорам тяжелого Блока, который о чем-то беспокоился, следил за какими-то знаками и слушал время.

Эпоха и революция несомненно сложнее марксизма и глубже теории борьбы за выгоды, раньше всего потому, что русский социализм -- душа русской литературы, нечто глубоко мистическое. В ней бытие экономическое отнюдь не определяет сознание, и недаром она называется дворянской. По-моему, если рабочий говорит о марксизме, то это не интересно, если же говорит князь и гвардейский офицер как Святополк-Мирский[3], я слушаю во все уши5.

Итак, книга Иванова, по-моему, отнюдь не передает Музыку времени (как, например, воспоминания о Блоке Белого). Но она не неудачна в этом смысле, она есть дитя принципиального отрицания этой Музыки. Иванов мне много говорил: "Я не люблю никого, и ни с кем у меня общего дела нет". А между прочим. Бунин ему близок. И, по существу, книга Иванова есть мужественное явление борьбы с русской музыкой, и он иронически вкладывает в уста одного из своих героев, что "пьянство", описанием которого заполнена масса страниц, "есть совокупление астрала нашего существа с Музыкой времени"[4]. Можно было бы сказать, что по Иванову вообще революция в России произошла от пьянства интеллигенции. Эта книга есть, по существу, глубоко принципиальный выпад Гумилева против Блока. В этом смысле и Гиппиус всегда права, когда, заслышав восторги о Блоке, и дальше стремится его низвести до погибшего мальчика[5]. Ceci c'est de bonne guerre {Таким образом, это честно (фр.).}.

За и против Блока -- вот как надо было бы разделить эмиграцию. Иванов -- против, я за, но Иванов -- честный противник. Книга эта отчасти написана против Мандельштама как содушника Блока.

По-моему также, книга хорошо написана. Она сама читается. Мне кажется, вообще, что искусство должно быть, как халва, которая сама в рот идет, чему нужно делать одолжение, то и плохо. Потом книга крайне пластично, акмеистически написана, в ней много вещей, тостов, галстуков, бутылок. Но, по-моему, недостаточно. Я был бы благодарен еще больше Иванову, если бы он во второй книге своих воспоминаний пятьдесят страниц, например, посвятил описанию, какие, например, были у Блока уши, ногти, ботинки, как Гумилев ставил ногу -- прямо или носки врозь, в чем целая идеология, которую так хорошо понял Пруст, подробно, так страницах на сорока, описал бы письменный стол Гумилева или Блока и т.д.



[1] В "Петербургских зимах" Г. Иванов приводит слова Н. Клюева, предсказание в 1916 году революции: "Скоро, скоро, детушки, забьют фонтаны огненные, застрекочут птицы райские, вскроется купель слезная, и правда Божья обнаружится" (Иванов Г. Петербургские зимы. Париж, 1928, с. 158).

[2] Борис Борисович Божнев (1898--1969) -- поэт, автор известной книги "Борьба за несуществование" (Париж, 1925), друг Поплавского.

[3] Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890--1939) -- сын министра внутренних дел, талантливый литературный критик, одно время активный участник евразийского движения, член британской компартии, в 1932 году вернулся в СССР, где и погиб в годы большого террора. На одном из собраний Объединения писателей "Кочевья", посвященном разбору "Жизни Арсеньева" Д.П. заявил, что "променяет всю жизнь Арсеньева Бунина на несколько строк из романа Фадеева "Разгром".

[4] Сентенция, которую Г. Иванов в "Петербургских зимах" вкладывает в уста поэта Б. А. Садовского (1881--1952).

[5] Пропавшими, потерянными детьми З. Н. Гиппиус называла А. Белого и А. Блока в стихотворении о Христе "Шел...". (Гиппиус З. Стихотворения. Живые лица. М., 1991), а также в записи от 24 октября 1917 г. "Синей книги" ("Петербургские дневники. 1914--1917", США. 1982).

Опубликовано 18.05.2019 в 19:18
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Юридическая информация
Условия размещения рекламы
Поделиться: