О нем надо рассказать особо. Звали его Трофим Васильевич. Родился в 1912 году, в селе Коробкино, Курской области. После тяжелой контузии под Джанкоем он потерял речь и слух. Стал фактически глухонемым. А был он человеком недюжинной физической силы. Помню, еще до начала войны, пятилетним ребенком мать отсылала меня к нему на работу с туеском, в котором был уложен нехитрый его обед. Я подолгу мог смотреть как отец с напарником «распускали» по длине огромные бревна на доски. Раньше пилорам не было и доски нужно было получать вручную. Бревно укладывалось на высокие козлы, закреплялось, затем длиннющей пилой с двумя ручками по концам, двумя рабочими из которых один стоя на козлах вверху, а другой внизу, пилилось. Сейчас я могу представить какой это был тяжелый труд, а тогда мне нравилось смотреть как опилки словно снежинки кружились вокруг этих козел и падая на землю, образовывали мягкие пушистые горки.
После оккупации Крыма немцами, несмотря на то, что мы с соседями татарами жили дружно, их политическое руководство начало очень настойчиво предлагать русским выезд в другие оккупированные районы. Мы уехали на Украину в село Троицкое, Мелитопольского района к родителям матери. Всю оккупацию отец проработал в сельской кузнице подручным кузнеца — молотобойцем. Деревня без кузницы — что птица без крыльев. Кузница в нашей деревне была одна на три других небольших деревеньки. Кузнец в деревне лицо уважаемое и неприкосновенное. Ни немцы, ни полицаи кузнецов не притесняли. Я очень часто приходил в кузню и наблюдал как отец тяжелым молотом бил по раскаленной заготовке в то место, куда указывал кузнец своим маленьким молоточком. Готовые топоры, лопаты, подковы опускали в чан с водой. Эту процедуру я особенно любил смотреть. Еще мне нравилось смотреть как отец подковывал коней. Немцы часто заставляли кузнецов подковывать своих лошадей. Большинство лошадей стояли смирно, когда им отрывали старые изношенные подковы и прибивали новые, но были лошади и очень нервные. Чтобы их подковать нужна была большая сноровка и сила.
Несмотря на то, что вокруг шла жестокая война, мы со своими сверстниками — ребятней нашей улицы, часто играли в войну. «Стреляли» в своих противников из деревянных ружей и пистолетов. У меня был деревянный пистолет, покрашенный черной краской, и я гордо носил его на перекинутой через плечо бечевке. Однажды, когда наша деревня уже стала прифронтовой и немцы готовились к отступлению, я разгоряченный очередной игрой, выскочил из калитки на улицу, а по ней шли два немецких офицера. Не знаю почему, я своим «пистолетом» прицелился в них и стал «стрелять». Дальнейшее я хорошо запомнил. Один из офицеров, увидев наведенный на себя деревянный пистолет, начал расстегивать кобуру своего пистолета, товарищ схватил его за руку и между ними завязалась борьба. Этим воспользовалась моя бабушка, сидевшая на лавочке у калитки. Она схватила меня и мигом затащила во двор. В тот день моя задница была исполосована отцовским ремнем, а пистолет благополучно сгорел в печи. Родителей матери я плохо помню. Дедушка болел и лежал в постели. Бабушка была очень доброй ко мне, рассказывала сказки, подкармливала меня краюшками хлеба, который пекла в огромной печи, стоящей во дворе. Фактически она не растерялась и увела меня от беды. Во время освобождения деревни от немцев наступающими частями Советской Армии снаряд, не известно с чьей стороны, угодил в дом родителей. Не успевшие спрятаться в погреб дедушка с бабушкой погибли, а мы, сидевшие в погребе, уцелели. Тогда много деревенских жителей пострадало. Были убитые и раненые.
Слух к отцу возвратился полностью, но речь его понималась с трудом. Как только село было освобождено, отец вместе с кузнецом, который был нашим соседом по дому, ушли на войну и служили вместе. Сосед часто присылал письма в отличие от отца, который, видимо, не любил писать. Мы с матерью ходили к соседке слушать их. Солдатские письма приходили не в конвертах, а писались на листе бумаги. Затем этот листок складывался треугольником так, чтобы на чистой стороне можно было написать адрес получателя и отправителя. Адрес отправителя обычно состоял из номера войсковой части. Марок не было, зато стоял штамп о проверке цензурой. Сосед описывал солдатские будни. Писал, что в рукопашных схватках мой отец не раз выручал его и других своих товарищей в трудных ситуациях, наводя ужас своей силой на фашистов. Очень уж заметной фигурой он был. Однажды соседка сама пришла к нам и со слезами на глазах дала прочитать письмо матери. Я запомнил на всю оставшуюся жизнь фразу из письма: «А Трохыма вбыв снайпер. Куля попала в лоб и вырвала потылыцю…»
Отец погиб первого февраля 1944 года, провоевав всего несколько месяцев, но принял смерть как настоящий воин — лицом к врагу, а 16-го февраля родился мой третий брат Иван. Я дату его рождения запомнил очень хорошо. Накануне несколько дней шел мокрый липкий снег, забивавший единственное в нашей времянке окошко большими хлопьями, отчего дневной свет слабо пробивался в нее. Мать лежала на кровати и когда начались предродовые схватки, отослала меня за бабкой-повитухой, которая жила очень далеко от нас. Я бежал по центральной деревенской улице, проваливаясь по грудь в сугробы, которые очень тормозили мое движение, но успел привести повитуху до начала родов. Они прошли благополучно. В дальнейшем времени, когда Иван был в детском доме, в документах ему поставили дату рождения 16 августа, что не соответствует действительности, но, как говорится, нет худа без добра — теперь он на полгода стал моложе.
С наступлением весны в освобожденном селе Троицком начал образовываться колхоз, но мать работать в нем не могла из-за грудного ребенка и еще двух малолетних детей. Дом родителей матери был разрушен, и мы жили во времянке у соседей, что очень угнетало мать и она решила уехать в только что освобожденный Крым.
