Отец вступил в партию в 1944 году. Помню как сейчас, что после какого-то разговора с партийными боссами академии у нас дома, уже очень поздно вечером, мама пришла ко мне и сказала очень взволнованно что папа должен вступить в партию, «иначе его сомнут». Когда меня, через год примерно, арестовали по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде (мне было 18 лет), отец ходил с кем-то разговаривать и будто бы кидал на стол партийный билет. Не знаю, как ему всё это сошло.
Первое письмо, полученное мною в лагере от мамы, сообщало, что «мы потеряли папу». Он умер в 47 лет, и слухов о причине этого было более чем достаточно. Папа любил выпить и иногда этим злоупотреблял; ему, как профессору химии, было легче, чем кому другому, «доставать» спирт. Выпив, он становился невыносим, и я однажды ему это сказал. Он страшно рассердился, но позже мы помирились, и окончательно помирились, я надеюсь, во время нашего с ним свидания в Бутырской тюрьме. Ещё одной причиной допосадочных размолвок было моё решение идти в математику, а не в химию. Так вот, говорили, что после одной из лекций папа выпил не то, что хотел, а нечто смертельное; и будто бы он пришёл домой, сообщил об этом маме и вновь пришёл на кафедру, где и умер. Говорили, впрочем, и то, что он покончил жизнь самоубийством, и причины этому называли самые разные.
Его похоронили в Тимирязевском лесу, в отдельной могиле. Вскоре после похорон могилу разрыли и украли костюм, в котором его положили в могилу. Я об этом узнал а лагере, от какого-то заключённого-москвича. Домой я ничего не написал и на свиданиях об этом ничего не спрашивал. Перед освобождением друзья-уголовники – что поделать, такие были, и они не были самыми ужасными из тех, кого довелось встретить в лагере или ещё где – надавали мне кучу адресов и советов, кого и как отыскать, и кому и как отрекомендоваться, и вот эти де ребята в два счёта выяснят, как на самом деле было дело. Но когда по приезде в Москву после лагеря (на три дня, больше не полагалось) я заикнулся о своих намерениях маме, она сказала, что просит меня этого не делать.
Брат отца, Василий Васильевич, был очень колоритен. Он тоже был химиком, а до этого был военным, артиллеристом, и не очень ясно, где он воевал и с кем, но он воевал, но не во вторую мировую войну (от этого его освобождала должность профессора академии). Он умер в 1963 году. Я очень любил его, несмотря на его чудачества. Как-то я зашёл к нему, не помню сейчас, зачем; и пока дядя Вася возился с какими-то бумагами, рассматривал портреты двух киноактрис, висевшие на стенах. Выйдя, дядя Вася спросил, знаю ли я, кто эти дамы. Я знал, это были Оливия [. . .], и их фотографии были в присланном нам из США сборнике. «Ха!» – сказал дядя Вася. – «Это тётя Варя и тётя Паня».
Свободное копирование
