Когда я стал учиться в школе, одна девочка из нашего первого класса - Вита Диннерштейн - заболела дифтерией.
По этому случаю у всего класса взяли проверочные "мазки" из горла. "Палочки" обнаружили у меня одного. Я оказался бациллоносителем: сам не заболел (в силу врождённого иммунитета), но других заразить мог. Поэтому меня отправили домой и велели в школу не ходить, пока анализы не покажут отсутствие "палочки".
Ликуя, прибежал я из школы. Но был охлаждён пристрастным допросом, который мне учинил Виля.
- Откуда у тебя бациллы? - пристал он. Я не знал, откуда, и потому молчал.
- Ты что: с этой Витой целовался? - расспрашивал Виля. - Ну, отвечай: целовался? Да?
Я твёрдо противостоял нажиму, не стал себя оговаривать, и брат отступил: "клубнички" не получилось.
Может, если б он меня побил, я бы и взял грех на душу. Но опыт следователей 1937 года был ему неизвестен. Дело давнее, и теперь бы я мог сознаться, однако вот беда: не в чем! Я и в самом деле к Вите не вожделел, зато несколько позже, во втором классе, у нас появилась хорошенькая Оля Бертолло - и я пропал! Впрочем, это была уже моя пятая любовь...
Пока что надо было лечиться. Меня направили в клинику уха, горла и носа на улицу Юмовскую, ныне - Буданова, где надлежало медленно убивать мои палочки вдыханием хлорированного воздуха - кажется, минут по 50 ежедневно.
Делалось это в хлорной камере, коллективно сразу для группы больных. Но когда меня привели первый раз, то оказалось, что сеанс только что окончен, а новых компаньонов нет. Нас стали отсылать домой, мама ужасно огорчилась, и дяденька в халате - видимо, техник - её пожалел.
- Ну, ладно, заходи, - сказал он мне, состроив недовольную мину. Явно ему нужно было куда-то спешить, а мы помешали. С той же гримасой недовольства он распахнул тяжёлую, обитую железом дверь, какие бывают в газоубежищах и ещё, может быть, в тюрьмах, и весьма бесцеремонно втолкнул меня в полутёмное помещение.
Над круглым столом вполнакала горела где-то высоко под потолком тусклая электролампочка. Окон не было, только в стене, ближе к полу, виднелась круглая отдушина работающего вентилятора. Комната была наполнена гулом мотора. Пахло, как в уборной, где только что разбросали хлорную известь.
Техник подошёл к распределительному щитку, резким движением замкнул рубильник и стремглав выскочил из камеры, с шумом захлопнув дверь, - так быстро, что я не успел ничего спросить.
На столе были разложены газеты, журналы, но читать их в этой полутьме было невозможно. Я сел за стол и стал думать.
... Почему дядя такой сердитый? Почему он меня втолкнул? Почему ничего не сказал и выскочил из камеры?
Догадка осенила меня почти немедленно: потому, что это - шпион!
О шпионах я знал всё. Им было посвящено стихотворение Сергея Михалкова:
В глухую ночь, в кромешный мрак,
Посланцем белых банд.
Переходил границу враг -
Шпион и диверсант.
Он полз ужом на животе.
Он раздвигал кусты,
Он... (что-то там такое делал, а что - не помню)...в темноте-
И миновал посты.
Потом, втёршись в доверие к беспечным советским людям, враг принял вид обыкновенного гражданина, даже симпатичного. А тайно - шпионил и вредил.
Свободное копирование
