…Я, наверное, с час или два сидел со своей винтовкой между колен где-то в задних рядах, исподлобья приглядываясь к происходящему. Все было мне внове; все казалось странным, непонятным, непостижимым… Но, видимо, сама атмосфера гигантского переворота воздействовала на каждого из нас. И настал миг, когда я, совершенно неожиданно для себя, вскочил и, обливаясь холодным потом, выбежал на импровизированную кафедру. И – заговорил…
Очень слабо помню, о чем именно я говорил. Вероятно, о том же, о чем и все – о срочной надобности для нас, учащихся, создать свою организацию. Наверное – о Революции. Возможно, о том, что она не должна помешать доведению войны до победы. Безусловно о свободе: все тогда говорили о свободе; неясно было одно: кто какое представление вкладывал в это слово?
Конечно, я говорил то же самое, что и другие. Но ростом я был на голову выше любого из присутствовавших (во мне тогда уже было около 185 сантиметров). У меня была буйная, взлохмаченная шевелюра, был громкий голос. На мне была кожанка и обмотки, а в руках я держал не что-нибудь – винтовку, австрийскую! Боевую!
Вот почему, когда стали выбирать делегатов на тут же намеченное общегородское собрание учащихся и во "Временную Управу" будущей организации, этот лохматый верзила с винтовкой прошел и туда и туда. Я стал ОСУЗЦЕМ.
И, хотя ОСУЗ (Организация средних учебных заведений) вполне закономерно оказался (не мог не оказаться) мыльным пузырем, организацией липовой, игрушечной, временной (он не намного пережил Временное правительство), хотя он очень мало чего внес в жизнь страны, – в моей личной жизни роль его оказалась чрезвычайной.
ОСУЗ сразу, "одним махом" сделал меня если не взрослым, то, во всяком случае, подготовленным к поднятию по ступеням этой странной штуки – овзросления.
Надо сказать, что и вообще он был чрезвычайно характерным порождением своего – очень короткого, но многозначительного – момента.
Это дает мне право и повод сказать о нем в дальнейшем несколько слов.
Так я собирался закончить главку о первых, февральских днях Февральской революции. Но, заговорив о трудностях выбора "жизненных линий" в тот момент, я вспомнил одну, такую же "жизненную" историю. Трудно было ориентироваться и выбрать дальнейший верный путь не только таким, как я – семнадцатилетним. Может быть, много труднее пришлось – и тогда, и в долгие дальнейшие годы – старшему поколению интеллигенции.
Свободное копирование
