Вспоминалось, что ведущим персонажем литературы нашей был вот уже сколько времени "лишний человек". Нет, не Рудин – Обломов, прекраснодушный бездельник, ничтожество.
Начинало казаться – многим, очень многим, – что если и были у нас когда-нибудь могучие характеры, железные люди, фигуры шекспировской трагичности и великого напряжения воли, то там где-то, за гранью веков – во дни Степана Разина, во времена протопопа Аввакума, при Петре Первом, в крайнем случае – при Екатерине-матушке… Ну, в самом крайнем случае – в восемьсот двадцать пятом, на Сенатской площади, в рядах декабристов… А теперь? Да где они? Покажите вы их нам в могучей толще народа-богоносца, народа-страстотерпца. Где они, эти единицы? Нет их, и не может быть. Ни светлых героев, ни мрачных злодеев… Не наше все это, "не при нас об этом писано…". Народовольцы? Савинковы? А – знаем мы этих "коней бледных"! Игра!
А ведь на деле – уже в эти самые дни, в марте 1917 года, – между нами ходили никому неведомые агрономы, земские учителя, счетоводы, унтер-офицеры, которым через год-два предстояло оказаться действующими лицами величайшей из драм истории, разойтись по двум ее лагерям, схватиться в яростной, невиданной доныне по масштабу и напряжению борьбе…
Ведь уже жили рядом с нами и Чапаев, и Щорс, и Маркин, и Железняк, и Фрунзе, и Лазо… Жили, существовали, копили ненависть и Петлюра, и Махно, и Тютюнник, и Шкуро, и адмирал Колчак, и мягкий генштабист полковник Деникин…
Как-то на днях, копаясь в старых газетах, я прочитав репортаж самого продувного из журналистов тех дней Николая Брешко-Брешковского о каком-то авиационном празднике (еще там, до войны). Брешко описывал впечатления от первого своего полета. Перед полетом один из молодых военных уступил ему свою теплую шапку: наверху-то холодно!!
"Вернувшись, – рассказывает Брешко-Брешковский, – я отдал эту шапку кавалергарду, барону Врангелю: Врангель должен был летать вслед за мной…"
Я убежден, что, если бы в тот миг ему сказали, кому он любезно передал головной убор корнета Подгурского, если бы он мог подумать, какая судьба ожидает этого молодого и любезного длинного Пипера (такова была полковая кличка Петра Врангеля в те дни), он пошел бы к врачам и попросил: "Поместите меня в психиатрическую клинику! Смотрите, какая несообразица стала мне мерещиться!" А ведь именно эта "несообразица" и осуществилась.
Астрономы утверждают: при запуске космических кораблей на Венеру и Марс приходится выдерживать скорость выхода на орбиту – а она измеряется десятками тысяч метров в секунду! – с точностью до одного метра. Один метр отклонения в начале пути дает многие тысячи километров промаха у цели.
Так вот и при любых построениях исторического характера то же. Стоит "вспоминателю" допустить самую малую неточность, смешную, ничтожную, казалось бы не могущую иметь ни малейшего значения "тут", сегодня, когда это говорится или пишется, – и "там", через годы и десятилетия, когда кто-то другой на этой фактической записи будет основывать свои, нам неведомые, выводы и расчеты, она может отозваться чудовищной ошибкой… Вот почему я и задерживаюсь, казалось бы, на пустяках.
Свободное копирование
