Все пошло колесом для меня, понеслось, закрутилось – невиданное, небывалое, неправдоподобное: поди вспомни через полвека детали!
Где-то у Биржевого, где посреди мостовой стояло тогда небольшое сооруженьице, которое я теперь даже не умею и назвать настоящим словом – не часовенка, нет, а этакий каменный "голубец", какая-то икона в серо-мраморной раме на таком же мраморном постаменте, – я наткнулся на грузовик, полный солдат, студентов с винтовками, каких-то вообще не известных никому граждан. Большинство были молоды, хотя и старше меня; но были там и два старика – самых, надо сказать, свирепых из всех: усатых, решительных, неутомимых. Меня охотно подсадили на грузовичок: винтовка! Мы покатили к нынешней площади Льва Толстого.
Там, на углу Архиерейской, где теперь кино "Арс", уже образовалось что-то вроде Революционного комитета Петроградской стороны. По комнатам бегали люди, было страшно накурено, звонили два телефона… Один маленький закоулочек был выделен и охранялся. Я спросил, что происходит там, за дверью, в филенку которой было врезано матовое стекло. Мне сказали, что там находится временный комиссар района товарищ Пешехонов: да, да, этот самый, трудовик!.. [[1]]
Я заглянул в какое-то другое помещение и удивился. Его никто не охранял, но в совершенно пустой комнате на полу лежала тут огромная груда винтовок, револьверов, офицерских шашек, а у столика сидел и что-то писал на больших листах бумаги очень черный студент в необыкновенно толстых очках. Он наклонился к самому листу, а две худенькие девушки, ходя по комнате, перекладывали оружие из угла в угол, очевидно считая его, и возглашали: "Револьверов – семь, сабля – одна!.."
Близорукий не столько увидел, сколько почувствовал мое присутствие на пороге.
– Коллега! Коллега! – оторвался он от своих бумаг. – Вы – работать хотите? Пойдемте тогда к Пешехонову, я передам вам эту контору… Не хочу я считать тут дурацкие бульдоги эти… Несут, несут… Откуда несут? Коллега, давайте на мое место…
Я сообразил, что дело становится нешуточным. Я тоже ничуть не хотел считать "бульдоги", раз они – дурацкие. Да я, по правде сказать, и ужаснулся, увидев такую уйму оружия. Что я с ней буду делать?
– Ну надо же все-таки, чтобы кто-нибудь считал! – сердито сказала одна из девушек. – Это оружие, отобранное у офицеров на улицах, в казармах… Никакие это не "бульдоги", как вам не стыдно, коллега Нейман…
Дальнейшего я не слышал. Я ретировался. И тут оно и началось… Кто-то снова увидел меня с винтовкой. "Товарищ с винтовкой, что же вы? Там уже грузятся!" Я снова оказался на автомобиле между солдатами, рабочими, студентами… Машина рывком взяла с места: не теперешняя машина на пневматических шинах, – тогдашняя, с колесами, обутыми в литые страшные калоши. И ехали мы не по асфальту, – по булыге… Куда мы ездили? Теперь уже не скажу. Я мало что мог запомнить. Я был взвинчен до предела. Твердо помню, что каким-то образом уже на закате я оказался – с этой ли машиной или уже с другой – на Обводном, у высоченной церкви Мирония, за Царскосельским вокзалом. Тут был тогда газовый завод. Откуда-то была получена весть, что на колокольне засели "фараоны", что у них – пулемет и что они намерены поджечь газгольдеры и вызвать взрыв.
Из-за каких-то заборов мы с четверть часа стреляли по колокольне – она, черная, длинная, жутко рисовалась на алом закате, – потом пошли на штурм церкви. Я не уверен сейчас, но как будто наверху уже никого не оказалось; однако пулеметные ленты и круглую зимнюю шапку городового мы нашли у колоколов… А я испытал совершенно небывалое и упоительное для семнадцатилетнего юнца: в городе, на знакомых улицах, прятаться за дощатым забором и – стрелять. Да – стрелять, невесть во что! Да еще чувствовать себя при этом почти героем.
Восприятие-то мира у меня и таких, как я, было – книжное, литературное… Революция – это "История двух городов", это "Боги жаждут", это Гаврош на баррикадах… В тот день я не ощущал реальной России, своего Петрограда. На меня нахлынул исторический роман, и я с восторгом барахтался в его волнах.
Поздно вечером я пришел домой. Тем вечером еще не было людских толп на улицах, не было множества машин с солдатами, несущимися невесть куда с криками "ура", не было человеческих бурных потоков, в волнах которых каждый был украшен красным бантиком… В тот вечер еще дело было не решено окончательно. Думается, все это происходило до 28 февраля.
Свободное копирование
