Моим экзаменатором по немецкому языку действительно оказался Иван Васильевич Котляров, человек весьма почтенного возраста, в своё время получивший очень хорошее образование (и в России, и за рубежом, в т.ч. и Лейпцигском университете), владевший многими иностранными языками (немецкий, французский, английский, японский, турецкий), не говоря уже о безупречном русском. Чуть не до скрежета зубовного страдал и негодовал он, когда слышал далеко не совершенные речи преподавателей института. В прошлом, в дореволюционной России он успел поработать дипломатическим атташе в Турции. Очень обходительный и, чувствовалось, высокого светского воспитания человек. Остроумия большого, отличавшегося ещё изяществом, что в наших широтах не так часто встречается.
Его зятем был директор научно-исследовательского Противочумного института, и как член семьи такого высокопоставленного лица, да и как завкафедрой СГМИ, Иван Васильевич был пациентом 2-й краевой больницы. В годы моей работы там я курировала эту семью, по работе бывала у них дома. И не запечатлеть такую вызывающую симпатию личность как Иван Васильевич, было невозможно.
Были в его поведении и некоторые странности, но они, по моим наблюдениям, имели какое-то, я бы сказала, молчаливое и упорное специально-протестное значение. Видно, некоторые сопоставления с прошлым ему не импонировали. Каким-то вызовом его положению в институте, достатку его всё же в какой-то степени привилегированной семьи, были его старомодное и достаточно поношенное пальто, кирзовые сапоги, которым он отдавал предпочтение (хотя ноги его уже сильно отекали) и потрёпанный, перетянутый резинкой переполненный портфель. Удовольствия семье это не доставляло, но с ним считались, и размеренности жизни в семье, спокойствию, тишине это не мешало.
При первом нашем знакомстве и разговоре на вопрос о возрасте он как-то и ухмыльнулся, и замялся и сказал: «О-о, Мария Борисовна, у меня уже такой возраст, что о нём неприлично говорить не только женщинам, но и мужчинам. Вам я вынужден сказать, но только по большому секрету: мне уже и после восьмидесяти немало набежало» - всё-таки не уточнил.
Когда он болел воспалением лёгких (а проходило оно, как это часто бывает у стариков, при невысокой субфебрильной температуре), я попросила его проследить и записать показатели температуры, измеряя её через три часа. К моему следующему визиту в регистрационном листе были указаны не только десятые, но в некоторых моментах и сотые доли градуса (например, «37 и 15 сотых»).
На рентгеновском обследовании присутствовала и я. Помогла ему стать за экран – он был очень слаб. По окончании исследования хотела помочь ему выбраться из этого узкого пространства, но услышала панический протест: «Нет-нет!» Прошу Вас! Я не совсем одет! То есть, простите, я совсем раздет!» - с него свалились и брюки. Помог рентгенолог.
Уже когда он был благополучен, он рассказывал, в каком виде на экзамен приходят некоторые студентки. «И не думайте, что это редкий случай, приходит на экзамен – знаний нет, как и не бывало. Вся в косметике! Колени ниже юбки на двадцать сантиметров! Декольте – ниже всяких моих возможностей! На что она надеется?!»
Не могу без симпатии вспоминать этого человека. В институте он был самым «многолетним» среди заведующих кафедрами. Работой своей дорожил - наверное ещё и как олицетворением достоинства. Скрывал, как мог, свои недуги. И когда (я к тому времени уже работала в институте) его уволили «по возрасту» именно эта формулировка возмущала его до предела – он не прожил и трёх недель после увольнения.
Но это случилось уже год спустя. А в тот день экзамена он дал мне для перевода в его (и других членов комиссии) присутствии отрывок из какой-то немецкой статьи и словарь. Дал время для перевода. Совсем не так уж много «погонял» по грамматике, и я, хоть и не бойко, но справилась. Это был заключительный из трех предметов кандидатского минимума, и Володя в последний раз произнес его неизменное «Ну что, двоечница – завалила?»
Свободное копирование
