13 января
Вчера вечером у Татаринова были гости. Между прочим -- какая-то дама, восхищающаяся Белинским и Искандером и ругающая грамматику. Потом был Бекетов В. Н., известный либеральностью по глупости цензор. Он рассказывал между прочим, как недавно получил из-за границы запрещенные книги. Шепнул знакомому советнику в таможне, и тот крикнул: "Каталоги..." Каталоги проходят без смотра... Делают и иначе... "Fables de Lafontaine", {"Басни Лафонтена" (франц.). -- Ред.} 200 экземпляров. Один экземпляр берется и просматривается слегка, потому что "Fables de Lafontaine" строго просматривать нечего. Остальные экземпляры проходят так, хотя на них только обертка "Fables", a иногда даже и того нет... На этот раз порадовался я злоупотреблениям, существующим в Российской империи, что со мной случается весьма редко. Бекетов объявил, между прочим, торжественно, что он не имеет убеждения, что нужно пропускать и чего не пропускать. "А сказано, говорит, мне, что нельзя печатать ничего -- вот хоть об этом калаче; я все, что будет о калаче, и вычеркиваю..." Отличный человек!.. Я преисполнился за эту выходку искренним уважением к его калмыцкой физиономии... Между прочим, Бекетов рассказал мне, сколько хлопот было из-за рецензии институтского акта в "Современнике". К нему присылали, к Панаеву присылали, чтобы узнать автора статьи, и наконец свалили ее на Чернышевского и его успели даже очернить перед министром. Однако Ленц, прочитавши статью у Бекетова в корректуре, просиял, как говорит Бекетов. Да и сам он, кажется, очень рад...
От Татариновых полетел я к восточным студентам, где ожидала меня вторая книжка "Полярной звезды"... Трирогов, доставший ее где-то и с которым я в первый раз тут познакомился, очень милый и добрый человек, довольно, кажется, слабый характером и способный к увлечениям всякого рода, от природы, кажется, недалекий, но силящийся рассуждать серьезно и способный к внутреннему развитию. Не знаю, вообще ли он отличается особенной вежливостью или имел какие-нибудь особенные уважения к моей особе, но предупредительность его ко мне была просто изумительна. Другой из студентов, Кипиани, отличающийся шапкой на голове, составляющейся из его собственных волос, должно быть сильная, но сдерживающая себя натура. Разумеется, я с ними толковал весьма мало, потому что передо мною был собеседник поинтереснее. С десяти часов начал я чтение и не прерывал его до пяти утра... Закрывши книгу, не скоро еще заснул я... Много тяжелых, грустных, но гордых мыслей бродило в голове... В половине десятого я проснулся совершенно свежим и бодрым и, напившись чаю, поговоривши, полюбовавшись еще раз на портрет Искандера, который достали они же, я с сосредоточенной решимостью обрек себя на страдание за Амартолом и провел воскресенье у Срезневского... Там Тюрин был, и на этот раз он показался мне несколько умнее обыкновенного. В честности его я давно уже не сомневаюсь. Между прочим, Срезневский щеголял своим прямодушием, то есть говорил, что "вот мы с вами, Александр Федорович, не умеем жить на свете, что все правдой идем", и пр. ... Срезневский любит говорить на эту тему. По этому поводу Тюрин сказал, между прочим, о своем разговоре с гр. <А. П.> Толстым, обер-прокурором синода. Тот говорил ему, что, по его мнению, освобождение крестьян теперь вредно и даже нелепо, потому что тогда, между прочим, число дел увеличится до невозможности. Тюрин возразил ему, что освобождение именно потому, между прочим, и необходимо, что оно должно показать нелепость нынешнего нашего судопроизводства и администрации. Толстой замолчал.
Свободное копирование
