28 января
Вот что пишет Фирсов из Перми: В 1855 году в сентябре он выехал из Коломны на Георгиевск. Дорога шла проселком -- он заплутался с своим ямщиком в лесу. Хлестал дождь, было темно и сыро, дороги не знали. Наконец ямщик отыскал старика-лесовщика, который указал им деревушку, в которой могли они переночевать, и указал на свой дом. "Вот тут есть дворик, -- сказал он. -- Там моя хозяйка живет. Коли хошь, поезжай. Только сынишка умер, горюн; завтра отпевать". И в голосе его выразилось что-то похожее на грусть, что-то болезненное, суровое...
Я вышел из засады (он скрывался за тарантасом). Мужик принял за чёрта и начал креститься.
-- Ну, делать нечего, ваше благородие, поедем в эту деревушку... Ишь, черт! -- воскликнул ямщик, подходя к лошади и давая каждой по тумаку.
Мы потащились по пням. Скоро въехали в деревушку. В одной только избушке горела лучина. Мы к ней-то и подъехали. С трудом я вылез из телеги по причине холода, от которого окоченели у меня все члены. Изба разделялась на два отделения. В чулане лежало несколько богомолок, а в самом большом отделении стоял гроб, возле которого сидела женщина лет сорока пяти и горько плакала. Это была мать. "Что, это сын твой?" -- "Да, боярин", -- проговорила она и принялась вопить. Я подошел к гробу, открыл полотно и увидел под ним человека лет двадцати. Какая-то презрительная улыбка замерла на его тонких губах, и какая-то гордость и упорство обозначались на его бледном лбе, окаймленном темно-русыми волосами. "Отчего он умер?" -- спросил я мать мертвеца, когда она перестала выть. "Да недель десять назад управитель начал бить моего хозяина, что у него срубили три сосны, а он тут был и не вытерпел, да и дал в ухо управителю. Тогда его, горюна, схватили и высекли кнутами на барском дворе... с тех пор зачах..."
...На другой день, когда я проснулся, в избе пахло ладаном; перед гробом, скрестивши руки, стоял мой угрюмый знакомец, лесовщик. Я увидал, как он украдкою утер кулаком слезу, которая скатилась по его бледному морщинистому лицу; он как будто стыдился своих слез и, когда заметил, что я <в>стал, то с равнодушным видом отошел от гроба и сел на лавку... "Ну, баба, пора выносить, -- сказал он глухим голосом. -- Ну, прощайся... вот тебе и один сын..." Мать повалилась на гроб, громко вопя. После нее подошел отец. Лицо его помертвело, руки тряслись... Он медленно наклонился, приложил наконец свои губы к холодному лицу сына... Он долго лежал таким образом на гробе. Вдруг глухие, страшные рыдания вылетели из его груди -- рыдания без слез...
Вдруг старик встал, провел своею рукою по голове, выпрямился во весь свой рост и принял свое обычное спокойное выражение.
-- Уж видно, такая холопская доля... Уж видно, так на роду написано... А хороший был малый... -- Крестясь, он взялся за гроб, чтобы вынести его из избы..."
Он же пишет о том, как его принял директор пермской гимназии, И. Ф. Грацинский. Человек этот, говорит он, очень недалек, но много о себе думает и распространяет ужас между учениками одним своим появлением. Мальчиков в гимназии секут немилосердно за то, например, что сходят с своего места... Обращение директора в таком роде. "Ваш предшественник был болван, -- сказал он, -- и я его уничтожу". Ученикам он говорит: "Ты что тут стоишь, дубина?.. А ты, болван, что не учишься?.." и т. п. Но этого мало: считая себя знатоком учености, он требовал, чтобы преподавание согласовалось с его идеями, и каждому новому преподавателю читает свои мысли о преподавании некоторых учебных предметов... Сколько я знаю брата Грацинского, М. Ф., так это действительно должен быть, судя по М. Фр., человек очень ограниченный и грубый -- воспитанник Рязанской семинарии. Впрочем, М. Ф. довольно имеет и доброты душевной.
Свободное копирование
