Однако прежде чем мы дошли до Сум, в какой-то деревне одна женщина, узнав в разговоре с нами мою фамилию (Каминский), сказала, что она похожа на еврейскую, и предложила представиться в бургомистрате, с которого нам предстояло начинать, родными братьями. Фамилия Толика была Овсянников. Я решил стать Витей Овсянниковым.
В бургомистрате нас оформили быстро, почти без расспросов, и вышли мы оттуда уже узаконенными (как нам казалось) братьями. Но директор детского дома оказался более проницательным. Он не поверил нашему утверждению и пригрозил, что, если мы не скажем правду, он вынужден будет привлечь к нашему дознанию представителей власти. Этого, естественно, мне совсем не хотелось, тем более что в соседней комнате за открытой дверью шла борьба между каким-то детдомовцем и полицаем, пришедшим забрать его на допрос, поскольку, как я понял, его подозревали в связи с партизанами. Нетрудно было представить себя на его месте. И я во всем сознался.
Толика оставили в детском доме, а меня директор повел обратно в бургомистрат. Я шел, думая: «Не сбежать ли мне сейчас?» Ведь неизвестно, как воспримут мой обман в бургомистрате. Могли и посадить, и расстрелять. Особенно учитывая, что недавно в районе Сум появились партизаны. Однако в бургомистрате, то ли потому, что люди были заняты своими делами, то ли потому, что уже привыкли к разного рода обманам, но, почти не глядя на нас, какой-то писарь вычеркнул из журнала, в котором, видимо, хранилась вся детдомовская информация, сведения, представленные мною не более часа назад, и вписал в него новые. Мы вышли. И только теперь я вздохнул свободно. А вечером мы с Толиком уже нежились на настоящих человеческих койках.
Свободное копирование
