Прошла еще одна неделя. Полковника перевели на какую-то административную работу, а на его место прибыл хауптштурмфюрер Бриннер, который мне сказал, при первой с ним встрече, что полковник ему о моем отпуске не говорил и что в бумагах нет никакого следа!
С приходом нового начальства были введены новые правила: нас выстраивали каждое утро, сверяли наши фамилии со списком и давали распоряжения. В одно утро выделили двадцать человек и сказали, что мы поедем завтра в Сен-Мало (Saint-Malo) и что машины получим на месте. Меня назначили старшим группы, которая состояла в основном из бывших советских военнопленных. Федя тоже был в этой группе. В ней также оказался парижский таксист.
На следующий день, под вечер, нас привезли на вокзал Монпарнас (Montparnasse). Едва мы успели выйти из автобуса, как раздалось завывание сирен. Люди побежали к входу в метро, а я пошел на перрон отыскивать наш состав, зашел в вагон и лег на скамейку. Через какое-то время дверь в купе открылась и вошел парижский таксист.
– Разрешите войти? Я вас не потревожу?
– Заходите, вы меня не потревожите, а если нас накроет бомбой, то я буду в хорошей компании, – пошутил я.
– Меня зовут Павлом Алексеевичем, по фамилии Мусин, а друзья по Константиновскому кадетскому корпусу называют меня Павлушей. Рад познакомиться.
– Меня зовут Анатолием, присаживайтесь.
– Слышали ли вы гул самолетов? – спросил Павлуша. – Они сбрасывают бомбы без всякого разбора. На прошлой неделе сбросили бомбу над Булонь-Биянкуром и убили ни в чем неповинного сына моего приятеля, офицера Корниловского полка! Представляете ли вы себе, какое горе пережили родители?
– Скажите, пожалуйста, Павел Алексеевич, почему вы поднялись на перрон, а не пошли, как все, в метро?
– Я вам отвечу, но давайте обращаться попроще: я Павлуша, а вы Анатолий.
Просто, без всякого актерского позерства со стороны Павлуши, я услышал "необыкновенную" семейную историю.
– Я глубоко переживаю семейную драму. Жена требует развода, хочет уйти, это после десяти лет совместной жизни! Что же мне остается делать? Пулю пустить или отравиться – у меня нет воли. Кроме того, это не по-христиански. Единственное, на что я могу рассчитывать, – это попасть под американскую бомбу! Поэтому я пришел сюда, а не спустился в метро.
Что я мог ответить этому человеку? Можно ли его утешить и каким способом? Сказать, что не все потеряно, что все поправится, что время все залечит? Какой совет могу я дать человеку вдвое, если не больше, старше меня?
Единственное, что я мог сделать, это отвлечь его внимание, начав рассказывать о своем детстве в Болгарии, о нашей ферме в горах, о кринице, которую вырыл папа между двумя валунами. И о дровосеках, о встрече с медведем и т.д.
Слушал ли Павлуша рассказ о моей прошлой жизни или он углубился в свои мысли – не знаю. Он сидел против меня, смотрел в пол, меня не перебивал и вопросов не задавал.
В какой-то момент Павлуша поднял голову, посмотрел на меня в упор и совершенно неожиданно пошел на откровенность, словно он хотел проверить на мне вескость доводов, которыми он воспользуется при разговоре с женой.
– В то время, – начал Павлуша, – на нас, шоферов такси, смотрели как на желанных женихов: постоянная и не тяжелая работа и приличный заработок. Поэтому девушки, а иногда и их родители, занимались упорной "охотой" на нас. На одном из балов, которые устраивало Морское объединение, я познакомился с девушкой, по имени Варвара. Потом мы начали встречаться все чаще и чаще. Но, Анатолий, все обстояло благородно и не было ничего непристойного в моем поведении…
– Наступил день, – продолжал Павлуша, – когда Варя (мы уже были на "ты") пришла впервые в мою квартиру. "Я сказала маме, что буду ночевать у подруги, – пояснила она". Я сразу не понял, что произошло, и предложил проводить ее к подруге, но она отказалась и добавила: "Я останусь у тебя". И она осталась у меня.
Но, как вы знаете, православная церковь не позволяет иметь сношений с женщиной до брака. Конечно, бывают исключения, но в данном случае это было так. Варя мне говорила, что жить с родителями и младшим братом в одной комнате очень неудобно, нет никакой интимности, нет своего уголка. Я чувствовал, как, мало-помалу, все туже и туже затягивалась приятная петля на моей шее. Пришел день, когда родители Вари устроили официальный ужин, чтобы отпраздновать помолвку.
Павлуша мне рассказал, как они бегали по канцеляриям министерства юстиции, чтобы получить разрешение на брак француженки с иностранцем (в те времена большинство эмигрантов имело "нансеновский" паспорт, который давал право на выезды и въезды, но не приравнивал в правах к гражданам стран, в которых эмигранты были прописаны). Потом ходили в мэрию, чтобы определить день гражданского брака, и лишь потом в церковь. Венчание было совершено в соборе Александра Невского, а свадьбу они отпраздновали в ресторане, в окрестностях Парижа, куда приехали товарищи по корпусу и коллеги-таксисты…
– В то время я снимал маленькую меблированную комнату в отеле, – продолжал Павлуша. – Было около трех утра, когда мы приехали из ресторана домой. Заходим в комнату и видим, что кровать раскрыта и без простынь! Я разбудил консьержку и попросил ее дать простыни. Мы в кровати. "Нет, не надо сегодня, потом, – сказала жена!"…
– Анатолий, поверьте мне, что унизительно рассказывать об интимной стороне супружеской жизни, но как вспомню, что это "нет, не надо сегодня" продлилось около двух лет, я чувствую себя, как муж и мужчина, выбитым психически из колеи, потерявшим жизненные вехи!
Кроме того, в годовщину нашей свадьбы она пригласила родителей и близких знакомых "на пирог", несмотря на мою просьбу ничего не устраивать и предупреждение, что иначе я буду вынужден уйти из дома, ибо не желаю участвовать в этом водевиле.
Она настояла на своем – испекла пирог, – а я просидел вес вечер в соседнем кафе. На следующий день она мне сказала, что ее родители были шокированы моим отсутствием. "А ты?" – спросил я, но ответа не получил…
Сирены прогудели отбой. На платформу вокзала поднимались люди из метро. Павлушина исповедь на этом прервалась.
Колеса постукивали, переходя с одного рельса на другой. Купе освещалось тусклой лампой, закрашенной, как положено, в синий цвет. При таком освещении можно было рассмотреть только лицо соседа или сидящего напротив. Остальные пассажиры находились в тумане. Я закрыл глаза и задремал легким сном.
Свободное копирование
