Я не помню кто, зачем сфотографировал меня 19 августа 1944 года перед стеной комендатуры концлагеря. На обороте этой фотографии написана рукой мамы только дата съёмки. Но я помню эти лагерные кустарные сапоги и джемпер в клеточку. Снимок сделан уже после нашего освобождения, но на лице моём, во всей фигуре видна печать страшных лагерных переживаний. Мама в лагере работала портнихой, и это определило нашу дальнейшую судьбу. Карельским фронтом командовал маршал Мерецков. Красная армия форсировала реку Свирь в районе города Лодейное поле 21 июня 1944-го года и начала стремительное наступление в направлении Олонец – Ильинские - Видлица. Финны в панике бежали к своей границе. Сбежала и комендатура нашего восьмого концлагеря. Рабство наше закончилось. Но возвращаться было некуда. Дома Усланки все были полностью разрушены. Работы и заработков не предвиделось. В Карелии свирепствовал голод. Ленинград был наглухо закрыт до конца войны. В мой родной город нас с мамой не пустили. Мама уже знала, что отец мой был убит ещё 9 октября 41 – года. Что делать? Жить негде. Одежды никакой нет. Денег для существования нет. И мама завербовалась работать портнихой во втором эшелоне Карельского фронта при условии, что я буду всегда рядом с ней под её заботой. Начальник тылового обеспечения дивизии, которая освобождала нас, удовлетворил мамину просьбу, выдал кормовое довольствие, подарил нам несколько баночек американских консервов и отправил нас на попутном «студобеккере» с ранеными солдатами в Лодейное поле. Думаю, что кто-то из наших попутчиков и сфотографировал меня в последний день нашей жизни в лагерном бараке, но уже без финских часовых на сторожевых вышках.
Но, за два года до этого счастливого дня свободы, в начале 1942- го мы, концлагерные русские подростки, имитировали, театрально кривляясь, финскую солдатскую речь. Мы их боялись. Мы их люто ненавидели, поэтому мы играли в финнов. В их фонетике, без шипящих звуков, есть бытовые слова, которые в русском языке публично, тем более среди детей, произносить вслух было стыдно, хотя деревенские мальчишки с раннего детства хорошо были знакомы с русской матерщиной.
Подражая взрослым пастухам, они уже с 8-9 лет, орали на скотину благим матом. Внутри семьи никто, никогда матом не разговаривал. В финском плену, круглосуточно находясь в окружении финской солдатни, всех нас, - и взрослых, и детей, - приводило в изумление, что финны, общаясь с нами круглосуточно, постоянно употребляют в разговорах с нами слова, понятных без перевода на русский, используя всякие выражения, такие, как «какки и пукки»:
- «какку» – булочка, пирожок;
- «какки – старая плохая лошадь, кляча;
- «пуккари» – драчун, забияка»
- «пукки» – козел, кличка человека;
- «йоулу пукки» – ёлочный козёл, дед Мороз.
- «суки суси» – придержи язык;
- «сука» – чулок, носок;
- «сука ми ели» – желание;
- «суккамиели» – ревнивый и завистливый»
- «суйхку» – душ. «Принимать душ» звучит, как «суйхкуун»;
- «yужоснах» — горячо;
- «***!- hui!» - на финском языке выражает безобидное женское междометие «ой!»
- «***яри» – аферист, жулик, мошенник;
- «***ята» – пускаться в аферы, обманывать; кричать, вскрикивать от
радости, гулять, кутить.
- «***кеа» – громадный, ужасный, страшный, дикий, головокружительный»
- «***кеннелла» – легкомысленный образ жизни, беспутничать, бродить
без цели, слоняться, шататься, валять дурака;
- «***лата» – отдыхать;
- «***ма» – головокружительный;
- «***пистуа» – кульминировать, достигать вершины подъема; заостряться;
- «***пистун» – достигающий победы или восходящий на вершину;
- «***ппу» – вершина, верхушка или конец;
- «***скин хайскин, хуйян хайян» – вперемешку, как попало, кое-как,
вверх дном;
- «***пи» – долговязый человек;
- «***ви» – платок, косынка, шарф;
- «***лу» – флейта;
- «хули» – женская губа;
- «хули пуна» – губная помада;
- «йоб бари» – спекулянт, недобросовестный делец;
- «йоб бата» – спекулировать;
- «йоб инпости» – печальная, траурная весть;
- «охуелла я ялла» - тонкий лёд;
- «ракастан» – объяснение в любви;
- «пуся» - поцелуй.
*******************
Нам никто не переводил эти слова с финского на русский. Мама закрывала мне уши, слыша эти вульгаризмы, а финские солдаты нас за людей не считали и русский язык не желали понимать. Я только после войны, много лет спустя, увлёкшись изучением иностранных языков, понял смысл этих финских слов и выражений. Понимать финскую речь мы тогда не могли, потому что, в Ильинских лагерях смерти наступил страшный зимний голод и холод. Кроме голода лагерники испытывали очень много других проблем: отхожие места были на пустырях пред бараками; туалетной бумаги не было, ни у нас, ни у «шюцкора»: финны пользовали странички из русских книг и листы газет. Казарма лагерной охраны находилась вне колючей проволоки, в помещении бывшей библиотеки; мы же использовали, - летом листья папоротника,- а в морозы употреблялся указательный палец. Воду брали из Олонки, а когда она покрывалась льдом, в цинковых вёдрах и чанах превращали снег в воду. Русские печи топили сухими топляками, гнилыми досками от разрушенных сараев и заборов. Но главное несчастье: постоянная растущая голодность: бредовое состояние, - нудное желание найти где-нибудь хоть какую-нибудь пищу, - изнуряло мою душу и тело. В лагере началась цинга. К февралю первого года войны все тайные продуктовые запасы заключённых были съедены. Каждый день в лагере умирало по несколько человек. Заключённые таяли на глазах. Финнов такая ситуация не беспокоила. Дмитрий Иванович срочно созвал семейный совет:
- Если мы не сумеем раздобыть еду - все погибнем. Дети умрут раньше нас. Они худеют быстрее взрослых.
- Что ты надумал, сын? – спросила испуганно бабушка Таня.
- В буферной зоне лагеря, где живёт лагерная охрана, позади солдатской столовой есть помойная яма для пищевых отходов.
- Но как нам туда добраться? - включилась в разговор Инна, - часовые на вышках тут же детей расстреляют.
- Как сказать! Детей они не заметят. Они маленькие.
Бабушка аж подскочила:
- Неужели ты хочешь моих внуков послать на верную смерть?
- Успокойся, мать! У нас нет иного выбора. Верной смерти не будет.
Под колючую проволоку незаметно, ночью пролезть только наши маленькие
Росточком дети - Саша, Толя и Женя Маленький. У Саши рост маленький, хотя ему в этом году исполнится 17 лет. Они щуплые, проворные, смышленые. Для финских часовых они покажутся просто снежными комочками. Им и в голову не придёт, что это дети. У нас нет выбора. Вы это понимаете? Иначе мы все умрём.
Все молчаливо согласились.
Женщины сшили из простыней белые маскировочные халатики. Мама Инна меня, шестилетнего сыночка, наряжала «Белоснежкой». Закутав меня в белую шерстяную шаль (папин подарок!), быстро крестила и тайком, утирая слёзы, молилась беззвучно одними губами. Дмитрий Иванович ещё раз наставлял лазутчиков:
- Вспыхнет прожектор - замрите, и - лицом в снег! Лежите тихо. Не шевелитесь. Друг от друга не отставайте. Яма для столовых отбросов у самой ограды. Дождитесь, когда повар выбросит остатки ужина. Они не успеют замерзнуть. Быстро набивайте сумки и назад - таким же образом. Нюни не распускать, не плакать. Пуля сама летит на плач! Понятно?
До колючки наша детская троица доползла без приключений. По одному проползли под проволокой к желанной яме. Ждать пришлось недолго. Дверь столовой открылась, и дежурный солдат вынес два ведра пищевых отходов. В свете прожектора из ямы повалил густой вкусный пар. Солдат быстро убежал с мороза назад в теплую казарму. Прожектор погас. Мы немедленно набросились на вкусные отходы. Быстро набили сумки остатками солдатского ужина и, закинув ремни через голову на правый бок, поползли «домой» - в лагерь.
Я пробирался первым, потом – Шурик, замыкал короткую цепочку Толя. Жуть темноты подгонял меня. Уже на территории лагеря я не утерпел: вскочил и побежал, но в ту же секунду скатился в обледенелую воронку от бомбы. В эту воронку лагернику сливали мочу. Откатные стенки вонючей ямы были покрыты гладким льдом. Выбраться наружу я не мог: много раз моё тельце скатывалось на дно оледенелой западни. От страха и обиды заплакал, затыкая рот кулаком. Услышал шёпот Шурика:
- Жека, не реви. Часовые услышат. Лови мой ремень! Держись! Мы тебя вытащим!
Вспыхнул прожектор, и все трое оказались на дне ловушки. Шурик достал финку и стал вырезать зацепки на стенках ледяной горки. С огромным трудом мы поднялись на поверхность. Возвратились в «родной» барак с большим опозданием. В наше отсутствие родители со страхом ждали выстрелов, но всё было тихо. Наконец-то мы обнялись. Страх улетучился. Подробности вылазки за спасительной пищей рассказывали взахлёб, перебивая друг друга. Радости не было предела. Я чувствовал себя настоящим героем. На нашем ночном столе при свете лучины появились солдатские объедки: куски хлеба, картошки, сломанные галеты, остатки овощей и даже свиные кости с остатками мяса. Днём, как все, делали вид, что «голодаем», а ночью ели в темноте маленькие порции финских объедков, которые приготовляла для употребления наша хранительница жизни – бабушка Таня. Мы ещё не раз по ночам, тайно от всех, ползали под колючую проволоку к яме с солдатскими отбросами. Каждый раз возвращались не убитыми. Мы обманули охранников! Мы выжили!
С приходом белых ночей снег потерял белизну, и походы за «продуктами» стали опасными. Но свершилось главное: семья не потеряла от голода ни одного человечка. Голодомор и болезни в этот раз обошли нашу семью стороной. Мы ещё не знали, что в 43-м, 44-м, в 45-м годах смерть будет гулять вокруг мамы, вокруг меня, вокруг Толика и Шурика. Одного из нас она настигнет на поле боя. Александр после лагеря добровольцем ушёл в Советскую армию; окончил школу сержантов; воевал в Польше; за две недели до Победы погиб 26 апреля 1945 года. Его прах покоится на кладбище города Рыбник Катовицкого воеводства, в Польше. Имя его внесено в список героев второго издания книги «Память».
(Информацию предоставил: Януш Пшимановский, Польша, 00-976 Warszawa 13,skr.77)
Свободное копирование
