Известие о назначении генерала Канцерова на должность начальника Марковской дивизии в нашем 2-м полку было встречено с большой осторожностью. Горький опыт назначения из Ставки Главнокомандующего мало располагал старых марковцев к неумеренному энтузиазму, а потому восторженные отзывы о нём офицеров, служивших под его командой на фронте Великой войны, не могли рассеять общее выжидательное отношение к личности генерала Канцерова. Командиры батальонов, рот и начальники команд сошлись на хорошо известной добровольческой формуле: приедет – увидим, повоюет – оценим.
Визит генерала не заставил себя ждать. Весь старший командирский состав полка был собран в просторной казачьей хате для представления новому начдиву. Полковой адъютант капитан Рексин отправился доложить командиру полка генералу И.П. Докукину, незамедлившему явиться вместе с генералом Канцеровым. Быстро прошла обычная процедура персонального представления. Каждому из нас генерал отпускал какой-либо комплимент, ясно указывающий, что новый начдив уже имеет кое-какие сведения обо всех. Пережав все руки и истощив весь запас комплиментов, генерал Канцеров предложил всем сесть и обратился к нам с речью в странном, как будто извиняющемся тоне: "Господа офицеры! В вашей прославленной среде я человек новый. Поэтому не взыщите, если я обращаюсь к вам с целью рассеять возникающие у меня недоумения. Наскоро ознакомившись с канцелярской частью, я, к ужасу моему, определил, что многое из того, что творится у вас, мне абсолютно непонятно!" И генерал беспомощно развёл руками. С минуту дав нам возможность упиться этим жестом отчаяния, генерал неожиданно охватил свою голову руками и, постукивая себя пальцем по макушке, горестно воскликнул: "И вот ведь голова! 35 лет провёл я на военной службе, а всё ещё не всегда и не всё понимаю! Господа, помогите мне!» – трагически простёр он вперёд руки.
На лицах собравшихся офицеров можно прочесть недоумение и растерянность. Ёрзает на своем стуле командир 1-го батальона Я.Д. Борцов, а его помощник И.П. Селецкий больно давит мне на ногу, вероятно, пытаясь изменить выражение моего лица, которое он считает в данной обстановке неуместным. Начальник учебной команды капитан Володя Царёв (по прозвищу Облом) мрачно уставился в пол и не шевелится, считая себя бессильным оказать помощь начдиву. Но тут-то и зарыта собака: испрашиваемая Канцеровым помощь зависит именно от Володи. «Капитан Царёв!» – обращается генерал к подпрыгнувшему от неожиданности Володе. Высоко подняв над головою какую-то книжонку и поворачиваясь во все стороны, Канцеров продолжает: «Объясните мне, пожалуйста, какие чины существуют в Вашей учебной команде? Что за чин "дегенерат"? Представьте, совсем не помню!»
Увы! Трагические восклицания и жесты начдива внезапно принимают для меня несколько тревожное значение. Но пока знаем об этом только я, Володя и Канцеров, все же остальные продолжают считать нового начальника душевнобольным.
Смущённый генеральским вопросом капитан Царёв молчит, переминаясь с ноги на ногу. А дело просто: несколько дней тому назад было приказание назначить двух лучших солдат в учебную команду от каждой роты. Получив это приказание, я после совещания с моим фельдфебелем отправил Володе двух полукалек: одного хромого, а другого с искривлённым позвоночником, возвращённых мне на следующий день с надписью в рассыльной книге: "Двух присланных дегенератов возвращаю. Кап. Царёв". Потерпев фиаско в моём желании избавиться от ненужного мне элемента, в той же книге я поместил и мою разочарованную сентенцию: «Двух возвращённых дегенератов с душевным прискорбием принял обратно. Кап. Р."
Теперь эта рассыльная книга, поднятая на всеобщее обозрение над головой генерала Канцерова, и вызвала поразительное начало генеральской речи. Не получив ответа от Царёва, Канцеров возжаждал объяснения от меня. Я указал на то, что уход из строя солдат, да ещё двух лучших, ослабляет и без того малочисленную роту и в нашем положении вообще невозможен. Моё объяснение вызвало возражение Володи, быстро перешедшее в спор, прекращённый генералом вовсе не в духе отеческого выговора.
Из этой первой встречи остро запомнился мне и другой эпизод, героями которого оказались уже все без исключения. Как тогда же выяснилось, генерал Канцеров успел уже ознакомиться и с хозяйственной частью полка, которой остался весьма недоволен. Начав с подполковника Борцова, он задал ему совершенно неожиданный вопрос: "Что должно находиться в передке походной кухни?" С 1914 года бессменно находившийся в строю, множество раз раненный, храбрейший и талантливейший офицер нашего полка, Я.Д. Борцов давным-давно позабыл нормальную жизнь тыловой части, а посему ответил уклончиво, но правильно:
- Прежде всего, надо иметь передок.
– А как же Вы возите кухню? – изумился Канцеров и получил исчерпывающий ответ:
- В оглоблях!
– Ну, а когда у Вас будет передок, что должно в нём находиться? – не отставал начдив.
Этот каверзный вопрос, задававшийся всем по порядку, полного освещения не получил, хотя на двух вещах все сошлись безусловно: неприкосновенный запас дров и полотенце. Что же касается всего остального, то тут мнения разделились.
Разошлись мы тогда поражённые знаниями Канцерова и нелепостью задаваемых им вопросов. Однако общее впечатление было в его пользу. Вскоре подоспели и свежие новости, окончательно убедившие нас в оригинальности нашего начдива.
Пришли мы тогда в станицу Ольгинскую, ту самую Ольгинскую, где два года тому назад зародился 1-й Офицерский полк. Я получил боевой участок на Северной окраине станицы: вправо от ведущей на Аксай дамбы и до конца линии нашей обороны. Влево от дамбы – боевой участок поручика Елина. Тотчас же по прибытии нам было приказано приступить к постройке снеговых окопов и расквартировать роты с указанием на дверях числа людей, занимающих ту или иную хату. Приказание исходило от генерала Канцерова, сообщавшего о своём намерении лично убедиться в исполнении отданного им приказания. В условиях гражданской войны возведение окопов, да ещё снеговых, являлось для нас новостью. Не менее удивительным были и надписи мелом на воротах, облегчавшие противнику в случае нашего отступления точное определение состава полка.
Но делать нечего! Канцеров явится проверять, и приказание должно быть исполнено. Хорошо помню: стояла оттепель, и всё кругом было покрыто мокрым тяжёлым снегом. Скатывать из него шары не представляло никакой трудности. Однако, прикаченные на место и взгромождённые друг на друга, они под тяжестью заключённой в них воды давились и расползались чуть ли не в кашу, грозя обратить и без того мокрую почву в сплошное болото. Пришлось трамбовать и лепить руками уставной профиль. Мне уже представлялась моя завтрашняя встреча с начдивом, когда на его вопрос: "А где же Ваши окопы?» - мне придётся указать на грандиозную лужу и скромно сказать: "А вот!"
Претвориться в жизнь этой рождённой озлобленным воображением сцене всё же не удалось, так как оттепель прекратилась, и погода пошла на всё более и более крепчавший мороз, вскоре обративший нашу постройку в монолитную ледяную массу, непроницаемую не только для пуль, но и для трёхдюймовых гранат.
Справившись с этим первым заданием, я приказал унтер-офицеру Сантурину сделать на дверях хат, занятых моей ротой, требуемые генералом Канцеровым надписи, но только с прибавкой ничтожной единицы впереди действительного числа квартирующих в них солдат. В первом походе так приказывал генерал Марков. Эта «военная хитрость» сразу довела состав моей роты до внушительной цифры в 180 с лишним человек, то есть увеличила состав моей роты более чем на две трети её действительного состава. "Разумейте языцы и покоряйтеся"[28]!
За ночь мороз усилился, а к утру разразилась сильнейшая снежная буря, нанёсшая целые горы снега и всё продолжавшая бушевать. По моим соображениям, обещанный Канцеровым визит ни в коем случае состояться не мог, но около 3-х часов пополудни бесстрашный начдив всё же появился на моём участке и сразу отправился проверять мою полевую заставу. Пришлось и мне сопутствовать. Ёжась от холодного ветра и от проникавшего за воротник шинели снега, проклиная любопытство начальства, плёлся я за ним по открытой степи, мысленно моля Бога надоумить "товарищей" рассеять нашу многочисленную свиту несколькими разрывами шрапнели. Увы! Молитва моя не была услышана: красная артиллерия решительно отказывалась бомбардировать густую вуаль снежной бури. Триста шагов, отделявших нас от заставы, пришлось уныло следовать за генералом. Расположением заставы Канцеров остался доволен, а насыпанный высокий снежный вал, долженствовавший защищать людей от леденящего ветра, но принятый начдивом за окоп, заслужил его одобрение.
Добросовестно промёрзнув на заставе, вернулись мы на линию моих окопов, осмотр которых тянулся неимоверно долго, и я уже начал жалеть и раскаиваться в их постройке. Но наконец этот осмотр тоже был закончен, и, следовательно, должна была кончиться и пытка холодом. Не тут-то было! Канцеров отправился проверять надписи на дверях и воротах хат. Эту процедуру он закончил довольно быстро, видимо, торопясь на соседний участок поручика Елина до наступления ночи. За всё время проверки надписей начдив не обронил ни единого слова, но, проверив последнюю, вдруг обернулся ко мне и, ухватив меня за пуговицу шинели и весело подмигнув, сказал:
- Капитан Р., а ведь за Вами имеется должок!
– То есть? - вытаращил я глаза.
Слегка толкнув меня правой рукой, а левой продолжая держать меня за пуговицу, сильно откинувшись назад, Канцеров продолжал:
- Не далее чем два дня назад Вы утверждали, что выбытие двух солдат ослабит боеспособность Вашей роты. А что же я вижу? - ещё более откинув голову, продолжал Канцеров. - Да у Вас самая большая рота! Да и не только в полку, а во всей дивизии!
Моё объяснение о поразительной способности единицы восполнить недостающее число солдат в роте и таким путём устрашить могущего занять станицу противника вызвало полное недоумение Канцерова:
– Станица, обороняемая офицерской дивизией, не может быть взята противником!
– Однако такие эпизоды уже случались, – опираясь на свой богатый опыт, возразил я.
– Таких эпизодов больше не будет!
Приказав стереть все единицы, начдив отправился на левый боевой участок, сопровождаемый своей свитой.
Неистовый снежный буран продолжался, и тьма наступившего вечера окутала степь, когда генерал Канцеров появился в расположении 7-ой роты. Елин, хотя и предупреждённый заранее адъютантом, всё же считал, что, ввиду позднего часа и "сногсшибательной" погоды, начдив отложит свой визит на завтра, а потому и не беспокоился. Серьёзные основания для беспокойства, однако, имелись: к возведению окопов Елин не приступал, считая их абсолютно бесполезными. И вот он оказался стоящим перед генералом Канцеровым и… перед проблемой: как быть?
Казачья пословица говорит: "Нэ тыв казак, ще поборов, а тый ще выкрутывся!" Елин и решился стать настоящим казаком: на приказание Канцерова показать свои окопы он, не выразив ни малейшего смущения, повёл за собой генерала в открытую степь. Погода неистовствовала, снежный буран обратился в редкую по силе завируху. Казалось, что порывы ветра налетают со всех сторон, разбрасывая и крутя россыпи мелкого сухого снега. Ни зги не видно!
"Представь себе - рассказывал мне на следующий день Елин, - идут за мной начдив, дядя Ваня (командир полка И.П. Докукин), Костя (адъютант К.А. Рексин), ещё кто-то. А куда их вести, мне безразлично: окопов у меня нигде нет. Водил я их, водил! Минут двадцать! Всё никак к «окопам» дороги найти не могу. Думал, прозябнут и домой воротятся. Ан нет! Прилип ко мне Канцеров, как банный лист, и не отстаёт! Ещё походили и опять ничего не нашли! «Ваше Превосходительство, - говорю, -как же тут снеговые окопы найти, когда и собственной руки не видно?» Остановился Канцеров, одной рукой за пуговицу шинели меня держит, а другую на плечо мне положил и говорит грустным-грустным голосом: "Припомнилась мне одна печальная история. Был у меня один знакомый молодой человек, хор-о-о-ший молодой человек и, представьте, вдруг застрелился! А Вы знаете почему?» – «Никак нет», - отвечаю. «А потому, что ему надоело каждый вечер снимать и каждое утро надевать штаны!" Из дальнейших тирад выяснилось, что нежелание каждое утро надевать штаны равняется нежеланию строить окопы, а то и другое неизбежно ведёт к самоубийству».
Приказав генералу Докукину сместить поручика Елина с командования ротой, начдив вернулся к себе. Впоследствии, когда я напомнил дяде Ване об этом происшествии, он, улыбаясь, ответил: "Да! Для этого надо было быть Елиным!"
Ночью кончился снежный буран. Наступившее ясное морозное утро началось с попытки красных атаковать станицу Ольгинскую от Аксая. После боя, понеся большие потери, атаковавшие части отхлынули обратно за Дон. Генерал Канцеров приехал на мой участок, осмотрел поле боя и поехал вперёд - туда, где лежали скошенные пулемётным огнём цепи «товарищей».
Возвращаясь на линию моих окопов, начдив встретил солдата, посланного мной с приказанием на передовую заставу. Солдат не обратил ни малейшего внимания на ехавшего верхом генерала, да и вряд ли угадал в нём начальника, а потому спокойно продолжал свой путь и не отдал чести.
– Стой, - остановил его Канцеров. – Почему не становишься во фронт? Ты видишь, кто я?
– Никак нет, - ответил растерянно солдат.
– Я генерал Канцеров, командир дивизии. Понял? Ну, становись во фронт!
Перепуганный солдат неуклюже вытянулся.
– Не так, - слезая с коня, сказал Канцеров. – Садись на коня, проезжай мимо меня и кричи: «Здорово, Канцеров!»
Солдат замялся, но приказание исполнил. Раз десять по желанию генерала проезжал он мимо него с приветственным возгласом, на который, браво становясь во фронт, Канцеров громко отвечал: "Здравия желаю, Ваше-ство!"
– Ну, а теперь отдавай мне коня. Мой черёд ехать, а твой – становиться во фронт!
Лихо ставший во фронт солдат при первом же проезде мимо него генерала заслужил его полное одобрение. Спустя некоторое время, на мой вопрос посыльному, что это за происшествие, наблюдавшееся мною издалека, солдат описал мне эту сцену и, улыбаясь, закончил: "Ох, и бедовый!"
16-е февраля, трагический для Марковской дивизии день, начался для меня тяжёлым ранением осколком бризантной гранаты в колено с раздроблением коленной чашечки. Боль была чудовищная! Но передать командование моим участком было некому. Поднятый и усаженный на патронную двуколку, я продолжал командовать в продолжение всей фронтовой атаки красных, после отбития которой был отвезён в лазарет, находившийся на южной окраине станицы. И тут пришлось мне увидеть собственными глазами всю безнадёжность нашего положения, о котором до сих пор я не имел никакого представления.
Здесь в последний раз видел я генерала Канцерова, отдававшего приказание командиру конной сотни поручику Гетманскому атаковать обходящую колонну красной кавалерии.
– Ваше-ство, - доложил обескураженный Гетманский, – кони и люди вымотаны окончательно! Лошадей нельзя поднять даже на рысь!
Хорошо помню фигуру генерала Канцерова и принятую им позу. Выпятив свой и без того толстый живот, упёршись обеими руками в бока, мелко семеня ногами и будто пританцовывая, он вдруг заговорил речитативом: "Кузькина мать собиралась помирать. Помереть не померла, только время провела. Налево кру-гом! В атаку марш!"
Конца этой сцены я уже не видел. Поняв, что в лазарете мне делать больше нечего, я приказал возвращаться в свою роту, надеясь при удаче вывести её из западни и спасти хотя бы часть её состава и пулеметы.
Что случилось в дальнейшем с генералом Канцеровым, я не знаю. Был ли он убит или смещён с командования? Во всяком случае, когда мне посчастливилось вывести из станицы жалкие остатки моей роты и кое-каких присоединившихся ко мне отдельных людей на лежавшие в двух верстах холмы, там я не видел Канцерова[29].
По рассказу полковника М.Г. Степашина, генерал Канцеров вышел на войну 1914 года в должности командира Бородинского полка и прославился разгромом венгерской конной дивизии, за что получил орден Св. Георгия III степени в чине полковника. Генерал П.Н. Краснов описал этот бой в своём романе «От двуглавого орла к красному знамени». Насколько это верно, не знаю.
Примечания:
28. Из пророчества Исайи о приходе Мессии (Ис. 8 9-10): «нимайте, народы, и покоряйтесь»
29. После разгрома Марковской дивизии у станицы Ольгинской 29 февраля 1920 года генерал Канцеров был отстранён от командования и зачислен в резерв.
Свободное копирование
