Тюрьма - 4

5-го декабря утром.

            Голод увеличивается. Опять беспокойное, тревожное состояние, как вчера. Муки голода, какая боль и какой ужас. Бедный мой Кика! Неужели он тоже терпит? — Ему еще хуже— он так молод.

            Ненавижу кандер, а ем, когда приносят. Сегодня от нестерпимой боли голода прижима­лась к полу — все же легче. Нашла у И-ной в клетчатом платочке остатки сухого чая с грязью — с жадностью глотала. При этом не­обычайная раздражительность.

            Я не знала раньше беспричинного беспокойства, которое дает голод. На все способен человек, и сытому не понять его. Нет воров­ства, нет преступления перед таким голодом. Я мучительно смотрю на груды еды Тюриной; лежать около самой моей головы, я их сторож, так легко поднять голову и взять.

            Не беру, но не знаю, сила ли это или слабость. И-на смеется, говорит возьмет, но, вероятно, не тронет.

            Когда голодна, всегда ссорюсь из-за фор­точки с одной девушкой Клавдией. Душа и тело вульгарны, всю жизнь была горничной, так и осталась ею. В ушах большие кольца-се­режки, вечно бьются по шее. На ней пунцовая блуза.

            Мария Павловна то и дело утешает сестру милосердия. Она так убивается, что скучно смотреть. Все ломает руки и плачет. Валя на прогулку никогда не ходит, все пишет мужу. Записки передает законно и незаконно, т. е. в хлеб. Попадется еще.

            От Кики ни слова, боюсь за него. Он так молод и так одинок.

У меня И-на здесь, она добра ко мне, как сестра.

            Каждый раз, когда стреляют под окном, я вздрагиваю. Часовые с особенным наслаждением стреляют под самыми окнами женского отделения, чтобы пугать.

            От холода все бегут скоро-скоро на прогулке и всегда вокруг этого проклятого бугра. Многие легко одеты, в особенности те, что сидят давно; все износилось. Некоторые еле прикрыты. На головах шапочки, платки, многие без ничего. Мокрые волосы бьют по лицу. Во время прогулки вытряхиваем одеяла, подушки и вешаем на деревьях. Несколько чахлых деревьев и кустов гнутся от тяжести. На высоких каблучках в нежно-шелковых платочках стоят молодые надзирательницы. Через минут 15—20 слышны повелительные голоса:

«С прогулки». Все бегут обратно.

            Между мужской и женской тюрьмой, несмотря на стены — близкая связь. Мужчины толпятся у окон и кричат вслед нежные слова. Жен­щины отвечают, смеются, многие танцуют. Изредка падают записки.