В доме Хипагина лучшем во всей Коле, причем надо заметить, что тут, как мы сказали при описании Кеми, поморские дома тоже хороши, просторны, чисты, нас ожидал небольшой завтрак, весь целиком приготовленный из местных материалов; красовались: пирог из трески, отварная семга, треска запеченная с картофелем; этот картофель составлял исключение и был привозным; сельдь в разных видах и целый ряд удивительно вкусных печений к чаю, которые и были уничтожены нами в достаточном количестве, потому что свежий хлеб был для нас за последнее время предметом недоступным. Длинные столы едва умещали на себе все эти пестрые угощения. Стол вообще в великом почете у поморов; "Не бей стола: стол -- божья ладонь", -- говорят тому, кто бьет по нем рукою; по столам, уставленным перед нами всякими яствами, сделать это было бы невозможно -- места не хватало.
Особенно удачен был следовавший вслед за угощением пляс. На улице или, правильнее сказать, на лугу перед окнами тянулись постоянные хороводы, неслась бесконечная песня и подвижная радуга женских нарядов отливалась в солнечном блеске под различные размеры ее. Особенно ярко поблескивали "глазнецы" -- стекляные, бусяные монисты. Было как-то странно смотреть на этот женский персонал в одиночестве, безо всякой примеси мужского. Слова песни, от поры до времени доносившиеся четко и резко, сообщали о том, что:
У порядного соседа
Собрана была беседа,
что в этой беседе принимали участие с парнями вместе:
Красна-девица несмотренная
Красавица нецелованная.
Песня сообщала очень оригинальное приглашение:
Сорви мушечку с меня,
Наложи ты на себя, и т. д.
А представителями этих милых дружков, срывающих мушечки, являлись возрастные старики, давно выслужившие всякие пенсионы, и дети, никаких прав ни на какие пенсионы не имеющие. Все мужское население было в море за делом, за трудом.
Но лучше всего плясалось в самом доме. Его Высочество сидел на диване в небольшой угловой комнате, ярко залитой солнечным светом; в соседней с нею, тоже небольшой, в два окна, шел пляс, видный с дивана, уже не хороводный, а, так сказать, детальный. Маленький дом мог вместить в себе только очень немногих; по крутой лестнице его стояли вплотную колянки, еле-еле давая дорогу проходившему; еще теснее было в комнате, так что место для плясавших очищалось с трудом. Очень мешал и закусочный стол, занимавший чуть ли не четвертую часть пространства. Тут, на глазах Великого Князя, плясали только по именному приглашению хозяина; из толпы были вызваны кто получше да понаряднее. Тех, что понаряднее, было много, оказалось бы и еще больше, но тех, что лучше... вообще женская красота, по-видимому, не цветет на нашем Севере, в тех двух женских городах по крайней мере, что мы посетили.
Плясали прежде всего "шестерку"; плясали: шкипер, врач метеоролог и три колянки под быстрый такт песни:
Ты хорошая моя, распригожая моя!
Все участники вертелись подле одного центра, давая друг другу руки, поочередно правую и левую, словно гуляя, изображая нечто вроде бесконечного "шэна" наших французских кадрилей. Другой пляс назывался "крестом": тут тоже подавание рук, но только не по кругу, а по кресту, одна пара сквозь другую. Женщины плясали, опуская очи и только изредка вскидывая их по направлению к Великому Князю, любовавшемуся пляской из соседней комнаты, с дивана, сквозь растворенную настежь дверь; вьюнами вертелись одни подле других цветные шелковые сарафаны, шурша и поблескивая, а всякие цепи, поднизи и монисты на женских шеях постукивали одна о другую в такт быстро уносившейся, подобно стремнинам соседних рек, песне. Одна из сорокалетних матрон, плотная, головой выше других, в богатом наряде, долго подпевавшая со стороны, не выдержала и, помахивая платочком, поплыла своевольно в "крест"; слова песни тем временем шли вперед и становились все бойчее:
Мне пуховая перина
Показалась жестока...
Матрона выплясывала чудесно, и чего не брала она свежестью щек и плеч, то с избытком вознаграждала огненностью, искренностью всего своего явления. В юности была она, несомненно, очень хороша.
Пляска пляской, а расспросы расспросами. Много сообщено было Его Высочеству любопытных местных сведений о Коле и ее значении для всего северного побережья. Много было говорено об оленеводстве как об одной из главнейших отраслей местного хозяйства: многотысячные стада оленей уже отошли в былое, а белого моха, ягеля, нужного для их прокормления, растет столько же, если не больше. И тут опять, как при многих случаях, черный призрак черного норвежского рома побеждает слабого лопаря: лопарь пьет не в меру, теряет способность сообразительности, и случается, что олень идет чуть ли не за стакан одуряющего питья.
Возвратился Его Высочество к своему вельботу тем же путем, в той же толпе и при тех же звуках песни. Ветер тем временем крепчал очень быстро и задул прямо с севера. От "Забияки" сюда ехали мы полтора часа; теперь против ветра, иногда усиливавшегося до шквалов, мы должны были пройти гораздо больше. Паровой катер и вельбот ныряли в брызгах, по волнам, настолько сильно, что ко времени прибытия нашего на клипер все мы были мокры с головы до ног; великое наслаждение доставило нам -- осушиться.
Было около 5 часов пополудни, когда раздались обычные пред снятием с якоря команды. Началось с подъема катера и вельбота: "Тали заложить! Слабину выбрать! Пошел тали! Стоп тали! Стопора положить! Тали травить! Брось тали! Тали убрать!", -- и оба маленькие суденышка, привезшие нас из Колы, были уже на клипере и прибинтованы к нему самым прочным образом; паровая машина катера поднята была отдельно. Затем следовали обычные: "Канат на шпиль! Пошел шпиль! Встал якорь! Чист якорь! Закладывать кат! Травить канат! Пошел кат! Фиш заложить! Пошел фиш!"
С этими последними словами судно свободно и может идти. На этот раз нам предстоял очень длинный переход. Так как путь к Новой Земле был для нас закрыт окончательно, Великий Князь решил посетить город Мезень, не входивший прежде в общую программу путешествия. Была любопытна Кола, но и Мезень не менее ее. Предстояло пройти вновь вдоль всего Мурмана, перерезать Белое море поперек и очутиться сразу в самом восточном, самом отдаленном изо всех его заливов.