Вечер прибытия нашего в Еретики был настолько светел, что Великий Князь пожелал посетить китобойный завод немедленно по прибытии. Слово "посетить" тут совершенно уместно, потому что осматривать было нечего: китов на берегу не виднелось, а производства гуано на заводе нет. Китобойная компания, орудующая в Еретиках, носит довольно длинное название: "Первое русское китобойное и иных промыслов товарищество". Завод ее открыт в 1883 году и имеет два китобойных парохода, качавшихся невдали от него на якорях. Следует пожелать доброго развития и этой компании, но для этого, по-видимому, ей необходимо прежде всего существенно преобразиться. Надобно одно из двух: или поступить так, как поступила Арская компания, задавшись исключительно китобойным делом, или как это сделал "Рыбак", поставив себе главною целью треску. Вероятно, ни чем иным, как недостатком капитала или разбросанностью и неясностью программы, можно объяснить себе то, что завод этот только жиротопенный и что туши китов за известное вознаграждение передаются им соседнему Арскому заводу для переработки в гуано. Если расчеты Арского общества верны и китобойный промысел может дать очень хороший барыш только при переработке всего кита, то расчеты Урского не могут быть верны, так как оно в прямой ущерб себе, взяв с кита жир, уступает тушу своему конкуренту.
Расположен завод очень красиво, на скалах, но растительности на них, кроме мха, нет никакой. Урская губа, в одном из разветвлений которой он находится, самая спокойная и защищенная ото всех ветров бухта западного Мурмана; врезывается она в материк верст на пятнадцать, и в самой глубине ее, невидная от завода, находится колония Ура, одна из самых больших: в ней жителей около 200 человек, имеющих 15 промысловых ёл{Ёла -- беспалубная ладья. (Примеч. ред.).}, 74 головы скота, одну лошадь (как видно, лошадь остается на всем Мурмане великою редкостью, чуть не курьезом), 60 овец и 309 оленей. Здесь, следовательно, как и раньше, можно было убедиться воочию, что Мурман далеко не вполне лишен возможности скотоводства, как многие упорно и уверенно сообщали; правда, здесь кормят скот не одним только сеном, а со значительною примесью оленьего моха -- ягелей. Почти все колонисты Уры финляндцы; в их пользовании река Ура с ее семгой; зимой тут ловится пушной зверь; довольно добычлив акулий промысел в самой губе. "Рыбка -- божье дарованье", -- говорит помор, причем тут следует разуметь и кита, и акулу. Акулий промысел находится у нас в младенчестве; это, так сказать, Золушка всех наших мурманских промыслов, что очень жаль и очень странно. У норвежцев акула входит самостоятельною цифрой в статью доходов. Северная акула, этот бродяга-разбойник океана, этот морской волк, злейший враг наших поморов, не раз уничтожающий их долгий труд постановки яруса, достигает размеров колоссальных, до трех сажен длины, отнюдь не меньших, чем акулы Южного океана. Восемьдесят лет тому назад на Мурмане акул вовсе не ловили; об этом свидетельствует академик Озерецковский в своем сочинении "Кола и Астрахань" 1804 года. Он говорит, что акул "ни на что не употребляют". По причине великого множества их в Кольской губе, говорит академик дальше, жители в этой губе никогда ярусов не кидают, "потому что рыба, за крючки схватившая, была бы жертвой акул, а не промышленников". В "Архангельских губернских ведомостях" 1868 года сообщено сведение, что одна удачная ночь акульего лова может дать до 300 пудов, до 50 бочек "максы", акульей печени. Вице-адмирал Рейнеке, автор гидрографического описания нашего северного побережья, говорит, что акулам в Кольской губе в его время не было числа и что они положительно мешали промышленникам плавать. В шестидесятых годах Кольский мещанин Неронин сделал первый опыт их ловли, на что нужно было значительное количество смелости, так как самый удачный лов производится обыкновенно в темные октябрьские и ноябрьские ночи, в глубоко свирепое время океанских непогод. Около того же времени дана была правительственная ссуда в 600 рублей некоему Сулю, для ловли акул и приобретения "максы"; в 1862 году в Кольской губе добыто было около 5000 пудов ее, а цена ей была 1 рубль 30 копеек до 1 рубля 50 копеек за пуд. В 1867 году между островом Кильдином и Кольскою губой, то есть именно там, где мы теперь находимся, акул было так много, что на них даже не осмеливались охотиться: они ударяли толстыми носами в борта лодок, пожирали друг друга и наводили панический страх своими огромными тупо глядящими глазами. В 1874 году в Кольскую губу и другие соседние с нею бухты пожаловало акул столько, что их били из ружей.
Так как нет причины полагать, что количество акул, на которых правильно организованной охоты никогда не производилось, уменьшилось, и так как ворвань, из жира их добываемая, имеет на рынке свою постоянную, установившуюся цену, то развитие этого промысла было бы и желательно, и необходимо. По сообщениям местных людей, большие акулы держатся обыкновенно верст 150-200 от берега огромными стадами; подвижные полчища их должны представлять из себя нечто совершенно противоположное лежащим вдоль палтусовой банки распластанным палтусам и камбалам. Акул ловят у нас, так сказать, случайно, и правильного промысла на них не организовано. Они попадаются на большие железные крюки, наживленные жареным тюленьим салом и прикрепленные к цепям полуторасаженной длины. Хватившая крюк акула обопрется, нейдет и сдерживается несколькими человеками; живуча она настолько, что разрезанные куски шевелятся. Оставаясь верными преданиям, наши промышленники берут от акулы только "максу" -- печень, иногда кожу, всю же остальную довольно ценную тушу бросают в море, совершенно на том же основании, на котором у нас летят обратно в море и десятки тысяч пудов внутренностей трески. Очень жаль, что расспросы наши о том, насколько пригодны туши акул для переработки их в гуано, хуже они или лучше китовых, не вызвали никаких положительных ответов; но нет никакой достаточной причины предполагать, чтобы разница была очень большая. Чрезвычайно сподручно для ловли акул то обстоятельство, что они обладают замечательно развитым обонянием и что жареный тюлений жир привлекает их с очень далеких расстояний. Полярная акула, Selache maximum, достигает, как сказано, трех саженей длины, и местные люди сообщали, что ежели к закинутому ярусу подходит стадо этих чудовищ, то даже самым смелым поморам приходится уходить от них подобру-поздорову, предоставляя им путать ярус сколько угодно и пользоваться насевшею на крючки его треской.
Великий Князь переехал к китобойному заводу на вельботе и прошел к нему сквозь небольшую арку, обвитую мхом, по которому выделялись яркою желтизной своею желтоголовки, купавки, эта желтая роза наших северных пажитей; почему заходит на север так далеко желтоголовик и совершенно не видно нашего плебейского одуванчика и лютика, сказать трудно. Небольшой домик управляющего стоит на довольно возвышенном перешейке, между малым и средним рукавами, соединяющими Урскую губу с океаном, и вид от него, как на губу, обставленную скалами, так и на открытую воду океана, очень хорош. Ожидание наше увидеть полуночное солнце и на этот раз состояться не могло, так как легкие облака затягивали небо; полуночный свет одевал скалы своими как бы бесцветными, безжизненными тенями. Дневным светом назвать его нельзя, но это ни в каком случае не полусвет наших петербургских летних ночей, а что-то такое странное, среднее, хочется сказать -- бесполое, если только подобное выражение может быть допущено. Силу этого света можно, конечно, определить, -- на то есть всякие приборы, -- но едва ли можно с такою же точностью определить влияние, им производимое. Этот не погасающий к ночи свет обусловливает невероятно быстрое развитие местной растительности; в течение шести недель здешняя трава зеленеет, цветет и дает семя; это жизнь без отдыха, жизнь запоем, и если вы человек нервный, то полное отсутствие ночи едва ли может действовать на вас успокоительно.
На заводе, как сказано, смотреть было нечего, и Его Высочество ограничился расспросами о его деятельности, о средствах, о намерениях. Заговорив с поморами, находившимися на берегу и приветствовавшими Великого Князя, Его Высочество сказал им между прочим, что недавно видел их жен, оставшихся в Кеми. Вероятно, они были рады услышать такую неожиданную, самим Великим Князем сообщенную, весточку, но особенною откровенностью чувств поморы не отличаются, они сосредоточенны, опасливы. На вопрос, им сделанный, о том, какой это сарай или домишко поставлен у самой воды, один помор ответил: "Тут уголь живет"; оказалось, что это угольный сарай. У поморов "шкуна живет", "волны в море живут", медведь на зиму в снег зарывается "голодом жить". При расспросах о заработках нынешнего лета, когда зашла речь о большой буре 30 мая, поморы с невозмутимым хладнокровием сообщили, что в Еретиках было нехорошо и что у них потонуло до пятидесяти человек. Эти люди родятся в смелости и опасностях, и все им нипочем. Стоит вспомнить хотя бы один только "торосной промысел", несущий свое имя от "торос" -- нагромождения одна на другую льдины, составляющие зимою "припаи", то есть бордюры льдов вдоль берега, на краю незамерзающей океанской воды. На эти торосы взбирается морской зверь: тюлень и нерпа; сюда же идет промышленник в глубокую зиму, верст за двести от жилья, и ночует под открытым небом. "Сколько их, наших, поуносило!" -- говорит помор, вспоминая об оторванных льдами и безвестно погибших.
На "Забияку" возвратились мы около полуночи. Ни одной звезды не поблескивало по светлому небу, и слегка темневшие по обеим сторонам бухты фактория и становище опускали свои длинные отражения в тихо колебавшуюся воду и казались рослее, богаче, люднее, чем на самом деле. Поверх становища на скале вырисовывалась небольшая деревянная церковь, построенная Кольским городским головою Хипадиным. С мостика клипера можно было видеть, что в глубину матерой земли бухта разветвляется, скалы становятся ниже, как бы миловиднее; нам говорили, что там есть луга и лес растет.
Свободное копирование
