Не успели отдышаться, является Иван Рукавишников прямо с Волги.
Роман называется "Проклятый род".
Опять тех же щей, да пожиже лей.
Услада, сумасшествие, радость обреченности, предназначение, мойра, фатум, судьба.
Самолюбование, самоуничижение, самосожжение, хованщина.
То было оскудение дворянское, теперь оскудение купеческое.
Все вымрут, все погибнут, и ты, и я, и весь Проклятый род, и все пятьдесят две губернии, до последней волости включительно!
И оттого так пьяно и весело, и должно быть пришлась по вкусу горькая услада, ибо опять дискуссии, опять захлёбываются.
Кругом одни упадочники, утонченники, и все нараспев декламируют, профанируют, цитируют, растлевают.
То Андрея Белого, то Зиновьеву-Аннибал, а пуще всего "Незнакомку" и стихи о Прекрасной Даме, в которых еще и намека нет на грядущее послесловие, на заключительный аккорд, на последнюю поэму, которая будет называться:
- "Двенадцать".
И напрасно в многоуважаемом Обществе любителей Российской словесности старики Градовский, Грузинский, Батюшков, Венгеров и Хирьяков с Гольцевым и Ашешовым, стараются спасти вечные ценности.
- Долой пожилую немощь, синедрион мудрецов, советы старейшин!
- Вывести из стойла Пегаса, застоявшегося коня, оседлать и вознестись на воздуси, к Бурлюкам, к бурлакам, к "Облаку в штанах", к Желтой кофте Маяковского, к тому, что не бывает, никогда не бывает!
А тут еще в суматохе-неразберихе в придачу, заблудившись между Христом и Антихристом, великий красногубый грешник с прозрачными глазами, прочитавший всю Публичную Библиотеку, и наизусть знающий и Четьи-Минеи и полное собрание сочинений Баркова, второй год подряд печатает свой исторический роман Дмитрий Сергеевич Мережковский.
Роман называется "Александр I".
Всё, как полагается: ангелы, архангелы, юродивые, скопцы, масоны, мистики, гвардейские офицеры, Антихрист-Буонапарте, а в следующем томе восстание декабристов, первая революция.
Есть разгуляться где на воле!
С Господом Богом обращение либеральное и гибкости непревзойденной. По началу сказано:
- Несть власти, аще не от Бога.
И Бог Мережковского благословляет самодержавие.
Сто страниц печатного текста корявым пальцем отслюнить, а на сто первой, не дальше, Господь благословляет восстание, революцию, анархию, баррикады.
"И смущенные народы не знают, что начать - ложиться спать или вставать".
В Религиозно-философском обществе смущение.
Путаница в умах, в облаках, в святцах.
И так будет еще тридцать лет подряд.
Вплоть до целования руки Начальнику Государства, Пилсудскому.
Потом - Светлому дуче Бенито Муссолини.
И, наконец, гениальному фюреру, под самый занавес.
Соблазнитель малых сих, великий лжец и одаренный словоблуд, в одиночестве, в презрении, в забвении, дожив до глубокой опозоренной старости, умрёт в Париже, в самый канун освобождения.
Свободное копирование
