30 января 1878 года. Понедельник
Я долго не писал дневника, так как был совсем увлечен новым знакомством, но теперь чад несколько прошел, и я могу свободнее углубиться в себя, разобрать все свои мысли, поступки и впечатления.
Я не стану описывать, каким образом удалось мне познакомить Васю с Дешевовыми, но дело в том, что все это вышло очень естественно, очень хорошо. С катка отправились мы оба, по настоятельному приглашению Дешевовых, к ним.
Этот день был положительно самым странным днем в моей жизни. Наташа вначале чуть сама не сказала мне, что "я вас люблю", и я держу пари, что она сказала бы это, если бы я сам из глупого желания побайронствовать не отклонял все ее любезности.
Я не в силах передать все подробности этого вечера: каждое слово, каждое движение и взгляд имели свое значение; скажу только, что я получил на память ленточку (как это сентиментально!) и расстался очарованный. Даже скрытный Вася не мог удержать своего восторга и признавался, что он никого лучше Наташи не видал. Мы опять получили приглашение.
Здесь на сцену является еще одно новое лицо - некто Анна Ивановна Колчина, подруга Наташи, я имел счастье (или несчастье) понравиться ей. Я держал себя в этот вечер, как ловкий светский кавалер, и заметил, что Наташе понравилось это. "Ну, из недалеких, значит", - решил я против своего убеждения и тотчас же раскаялся. Анна Ивановна нехороша собой, но очень веселая и милая барышня
Ну ладно, плывем дальше! У меня в душе проснулось много старого, может быть, и глупого, но хорошего. Мое разочарование исчезло без следа. Я снова помирился с жизнью, о чем поспешил официально заявить самому себе новым стихотворением. Я с удовлетворением заметил, что всю ночь не спал: трудно передать словами, какое наслаждение доставило мне сознание, что я любим, я, чуть не урод, любим такою красавицей и умницей. Мне было ново это полное, счастливое чувство взаимной любви.
Как нарочно, прямо в комнату заглядывал полный месяц, и мне буквально казалось, что свет его врывался мне прямо в сердце, пробуждая там что-то до того новое и прекрасное, что у меня невольно сжималось в груди сердце и на глаза выступали обычные слезы восторга. Я всю жизнь мою готов отдать за одну такую ночь.
Между тем настал канун Нового года. Мы все отправились к дяде Доне: он получил звезду, и в двенадцать часов мы, с бокалами в руках, поздравляли его и со звездой и с Новым годом. Я был в очень хорошем настроении духа. Мысль о Наташе не покидала меня ни на минуту. Я даже показал по секрету дяде "вещественный знак невещественных отношений" - полученную ленточку. Он шутливо погрозил пальцем, посоветовал не слишком увлекаться, однако ж пожелал успеха. Я заметил, как по губам его промчалась какая-то грустная, добрая улыбка: может быть, он сам вспомнил свою первую любовь и хорошую, добрую седую старину.
В то время, когда било двенадцать часов, я написал на бумажке три желания; они были: Здоровье, Слава, Любовь Наташи. Я и верил и не верил в гаданье, но рассуждать и доказывать себе, что я делаю глупо - я не мог. Мне глупость тогда казалась только добротою, злость - недоразумением, скупость - расчетливостью, притворство и ложь - шуткою. Я сам был чересчур счастлив, чтобы быть в состоянии осуждать других. Еще одна вещь доставляла мне несказанное удовольствие: завтра я отправлялся с визитом к Дешевовым. В два часа мы вернулись домой. У меня в голове несколько шумело от выпитого шампанского, и я заснул со светлой мечтой о ней, моей богине!
Поздно поднялся я на другой день и тотчас же стал одеваться. На свою наружность я, вопреки своему обыкновению, употребил немало внимания; чистил и округлял ногти, усердно чистил зубы порошком, тер мылом обе щеки и, взглянув в зеркало, не преминул мысленно плюнуть на свою физиономию: больно она мне не нравится. Вася также скоро встал, и мы, заехав сначала к Елизавете Васильевне, отправились к Дешевовым. Позвонили и, натянув чопорно перчатки, вошли в столовую, где сидело все семейство. Перед дверями мне невольно пришел в голову стих из лермонтовского "Демона":
И входит он, любить готовый,
С душой, открытой для добра.
И мыслит он, что жизни новой
Пришла желанная пора.
Неясный трепет ожиданья,
Страх неизвестности немой,
Как будто в первое свиданье
Спознались с гордою душой.
Я хотел поздравить всех Дешевовых заранее приготовленной, заученной фразой, но только что я вошел и поздоровался, только что собирался начать свою великолепно пышную и остроумно оригинальную фразу, как меня перебила Софья Степановна:
- Садитесь, господа, - проговорила она нам с Васей, - я вам сейчас налью чаю. Замерзли? Ну, сейчас отогреетесь. Да, сегодня, правда, холодно.
Это теплое участие заставило сразу испариться из моей головы мою фразу, и я отвечал в том же простом духе, в котором мне были предложены вопросы.
Между тем в комнату вошла Наташа, Меня поразило с первого взгляда ее несколько смущенное, виноватое лицо.
То было злое предвещанье, -
опять вспомнился мне стих из Лермонтова. А Наташа была очень хороша в своем синем платьице, с маленькой диадемой в роскошных русых волосах, но я заметил, что она как-то избегала моих вопросительных взглядов.
- С Новым годом, Наталья Михайловна, со старыми симпатиями! - поздравил я, беспокойно заглядывая в ее глаза.
Она еле-еле протянула мне руку, сказав:
- И вам того же, - и тотчас же обратилась к Васе. Почти все время она весело смеялась, болтала и заигрывала с ним.
Я не верил своим ушам и глазам: неужели эта барышня, так холодно меня оттолкнувшая, была та Наташа, которая два дня тому назад откровенно высказывала мне свое особенное расположение? Неужели же все это было не что иное, как маневр опытной кокетки? Она, Наташа - кокетка? Нет, не может быть, мне так только кажется, у ней, может быть, есть какая-нибудь особая причина разговаривать с Васей, она меня не забыла. Она, может быть, боится подозрения со стороны матери, или, может быть, за что-нибудь сердита на меня - и такими и подобными этим объяснениями я желал успокоить себя насчет прежнего расположения ко мне Наташи.
Напрасно бросал я на нее вопросительные взгляды: она не видала или не хотела видеть и понимать их значения. Наконец я сам сознал, как были нелепы все мои объяснения, и нехорошо стало у меня на сердце.
Я сознал опять себя ничтожным, неумелым, заброшенным, одиноким. В первый раз я полюбил действительно, полюбил так страстно и сильно, как я сам не ожидал, и в первый же раз испытал счастье взаимности. Но, Боже мой, как недолго было это счастье! Да и была ли это взаимность? Нет, это просто каприз кокетки, и я стал жертвою, доверчивою, глупою жертвою пустого каприза. Больно мне было это сознание, а между тем все было чересчур очевидно, чтоб я мог продолжать себя обманывать, да и зачем: все равно, ведь все это исчезнет
При слове холодном рассудка,
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая шутка!
Мне необходимо было излить все, что было у меня на сердце, и я выбрал своим поверенным Мишу. "Да, Наташа мне сказала, что она любит тебя как хорошего мальчика, но не как..." И Миша замолчал, не находя слова. Это был последний удар. Надежды нет, и
Вновь остался я, надменный,
Один, как прежде, во вселенной,
Без упованья и любви!
Перед обедом мы уехали, но мне не хотелось расставаться: меня манил к себе образ моей чародейки, манил особенными неотразимыми чарами красоты, ума и неиспорченности, цельности ее молодой натуры.
Невесело возвращался я домой, зато Вася, упоенный недавней победой, был просто в восторге.
Здесь больше нет "твоей" святыни.
Здесь "я" владею и люблю, -
говорил он, делая ударенья на словах "твоей" и "я".
"Да, моя комедия окончена, - думалось мне, - я должен уступить свое место другому, более блестящему и светскому счастливцу".
Дома, находясь под впечатлением свежей грусти, я написал стихотворенье, в котором высказал все, что жгло и волновало меня. Я помню, оно вышло у меня недурно и довольно сильно. У меня была тайная надежда возбудить этим стихотворением жалость в Наташе, ее участие.
И странная вещь - я и хотел и не хотел этого сожаления. Отчего хотел я его - я до сих пор не могу дать себе отчета, а не хотел потому, что оно возмущало мою гордость, что мне нравилась роль гордого, мужественного человека, человека нравственной силы, который глубоко затаил в глубине души все, что таким неожиданным ударом разразилось над его головою.
Когда мы были следующий раз у Дешевовых, я заметил, что Наташа действительно сожалеет обо мне, хочет оправдаться, хочет возвратить мне внезапно потерянное счастье, заменив любовь дружбою. Но моя гордость возмущалась от этой мысли, и я кончил тем, что прочел Наташе мое стихотворение. Вася говорит, будто она после плакала, значит, я действительно сильно выразился.
"Пришла беда - отворяй ворота!" - говорит русская пословица. Эта пословица вполне оправдалась на мне: у меня завязалась дома борьба за независимость.
Давно уже замечал я, что я лишний в семье дяди, что меня держат потому, что неловко же, в самом деле, выкинуть меня за дверь, как собачонку, и, странная вещь, чем глубже сознавал я свое положение в доме дяди - положение приживальщика, тем больше было какого-то злобного удовольствия сознавать его, сознавать, что я с молодости испытал горе и что я начинаю закаляться, вырабатывать в себе презрение к людям и земле, возвышаться над беспечною или развратною толпою моих товарищей и сверстников.
"Вот оно какое горе бывает", - говорил я сам себе, лежа в раздумье на диване и, Бог знает зачем, пристально вглядываясь в рисунок обоев. Я знал, что каждый мой жест, каждое движение были противны и тете и дяде, я видел, как неестественна была их улыбка, когда она адресовалась ко мне, я чувствовал за них ненависть к самому себе, и все это, как острым кинжалом, врывалось мне в сердце с нестерпимой, но как-то своеобразно приятной болью. Ненависть тети и дяди против меня наконец разразилась громовым ударом, который чуть было не повлиял на всю мою жизнь.
Но об этом после, теперь же иду спать! Измучился страшно, глаза слипаются. Наташа, Наташа, за что я тебя так любил?
Свободное копирование
